Стреляй, я уже мертв
Шрифт:
— Вовсе не мусульман нам нужно бояться, а христиан, — добавила Юдифь. — Это они повинны во всех наших несчастьях. Османы никогда не требовали, чтобы мы отреклись от нашей веры; напротив, они уважают нас, ибо мы чтим одного с ними Бога и его пророков. Моя семья вынуждена была бежать из Толедо. Родители рассказывали, что их деды, а также деды их дедов на протяжении многих лет спокойно жили и процветали в Салониках. Один из моих предков даже служил в королевском архиве Блистательной Порты в Стамбуле.
Обе они — и свекровь, и невестка — обладали открытым и веселым характером, и Самуэль знал, что они всегда рады
— Тебе просто необходимо жениться, — советовал ему Абрам.
Однако Самуэль даже помыслить не мог о том, чтобы последовать совету врача: лицо Ирины, как живое, стояло у него перед глазами.
Ирина довольно часто ему писала, как, впрочем, и Михаил, и Мари. Писали ему и друзья — Ёзя и Константин Гольданский; благодаря им он знал, что происходит в Санкт-Петербурге.
Для Мари оказалось настоящим счастьем, что Ирина и Михаил живут с ней. Ирина стала для нее дочерью, которой у нее никогда не было, а Михаил — обожаемым внуком. Все были довольны, хотя Ирина жаловалась, что Мари слишком балует Михаила.
Мари умоляла его вернуться в Париж и наконец-то серьезно поговорить с Ириной: согласна ли она выйти за него замуж. Однако Самуэль все никак не решался. Письма Ирины были дружелюбны и вежливы, но в них не было ни единого намека на любовь. Самуэль не хотел себя обманывать; он знал, что Ирина не любит его, и что она счастлива в своей новой жизни, которую столь нежданно обрела рядом с Мари.
Однажды вечером, во время одного из визитов к Абраму, старый врач спросил у Самуэля, не сможет ли тот принять группу вновь прибывших русских евреев.
— Они приехали несколько дней назад — бежали после неудачной попытки революции, — пояснил Абрам. — Им нужно где-то приклонить голову — так же, как ты нуждался в приюте, когда прибыл сюда шесть лет назад.
Самуэль кивнул. Вот уже шесть лет он жил в Палестине, и все это время в Иерусалим приходили новости из России. Так, он узнал, что в 1905 году в России произошло восстание против царя, которое было безжалостно подавлено. Константин Гольданский в одном из писем подробно описал, что тогда произошло:
«Каким унижением было для нас проиграть войну японцам! Многие наши друзья считают, что не было смысла вообще ввязываться в эту войну, но как мы могли ее избежать? Мы не могли спустить японцам с рук всего того, что они себе позволяли, пусть даже в итоге это и привело к катастрофе. При посредничестве Соединенных Штатов, весьма многообещающей страны, было подписано соглашение о мире. Но, согласно этому самому Портсмутскому договору, как его называют, мы вынуждены были уступить Ляоян и Потр-Артур, а также отдать половину Сахалина и Манчжурскую равнину. Можешь ли ты представить себе худшую беду? Все это подняло волну народного недовольства, и революционеры этим воспользовались. Повсюду вспыхнуло множество бунтов. Самым страшным оказалось то, что теперь называют «Кровавым воскресеньем» — бойня, устроенная казаками императорской гвардии: когда толпа безоружных людей явилась к Зимнему дворцу, от имени царя был дан приказ
Письма Константина по-настоящему взволновали Самуэля; он много работал, и у него не оставалось ни времени, ни сил на размышления. Но сейчас он вдруг вспомнил, что ему уже тридцать четыре года, и руки его покрыты мозолями после пахоты. Лицо его утратило прежнюю бледность, потемнев от солнца и ветра. Он так и не признался Абраму, как удручает его то, что ни одна его мечта не сбылась. Порой он чувствовал себя автоматом, словно проживал не свою, а чью-то чужую жизнь, ибо сердце его навсегда осталось в Санкт-Петербурге.
— Они могут поселиться у нас и оставаться здесь, сколько пожелают, — ответил он. — Сколько их?
— Это довольно большая группа, — сказал Абрам. — Но кое-кто из них уже решил отправиться в Галилею, там есть наши колонии; другие хотят обосноваться на побережье, там легче купить землю: меньше проблем с властями. Но среди них есть люди, которые хотят остаться в Иерусалиме — по крайней мере, на какое-то время, и этим людям нужна работа.
— Мы уже обработали большую часть земли, которую купили у господина Абана; остался, правда, еще изрядный кусок, который мы еще не успели обработать. А впрочем, если Луи, Яков и Ариэль согласятся, эти люди могут остаться с нами.
— Не забудь про Касю, ведь последнее слово всегда остается за ней, — с улыбкой заметил Абрам.
Самуэль тоже улыбнулся. Разумеется, Абрам был прав: Кася была настоящим серым кардиналом их странной маленькой общины, и никто из них не посмел бы ей возражать.
Самуэль с первого взгляда проникся глубоким сочувствием к этим людям, которых представил ему Абрам. Их было одиннадцать человек: семеро мужчин и четыре женщины. Все они называли себя социалистами. Каким-то чудом им удалось выжить, несмотря на беспощадную травлю, устроенную царем после подавления революции 1905 года.
— Вы даже представить себе не можете эту картину: как тысячи людей, скованные цепью, бредут пешком в Сибирь, — рассказывал один из прибывших.
— Царская власть теперь сильна, как никогда, — заметил другой.
— Мы приняли на себя главный удар, — добавила одна из женщин. — Были страшные погромы в Киеве и Кишиневе... Убили сотни евреев.
— А всего хуже то, что мы ничего не сделали для того, чтобы защитить себя. По какому праву мы позволяем нас убивать? Почему мы должны скрываться в надежде, что ярость наших палачей утихнет, и они забудут о нас?
Человека, который произнес эти слова, звали Николаем, и он производил впечатление главного в этой группе. Николай оказался писателем — во всяком случае, прежде он зарабатывал себе на жизнь, публикуя свои произведения о жизни евреев. Он вынул из кармана какие-то бумаги и протянул их Самуэлю.
— Вот, почитайте, это поэма Бялика. Вы знаете, кто такой Бялик?
Самуэль не знал, кто такой Бялик, но все же прочел его поэму под названием «В городе резни».
— Бялик в этой поэме возмущается пассивностью евреев, которые безропотно терпят, когда их убивают только за то, что они евреи. Вот почитай, почитай, что он пишет в этой поэме. Если мы сами себе не поможем, то нам никто не поможет. Но мы трусим, и совесть нас не мучает.