Стреляющие камни
Шрифт:
Нюпенко верил, что сознание афганцев извращено антисоветской пропагандой и отравлено ядом религии. Но вот как могут сомневаться в правильности политики Центрального Комитета рядовые члены партии, себе он объяснить не мог. Это росто не укладывалось в его голове.
Нюпенко не понимал и потому не любил шуток. Его по настоящему пугало, когда в его присутствии не стеснялись рассказывать анекдоты.
— Недавно в Москве было землетрясение, — говорил генерал Буслаев. — Стали разбираться. Оказалось, это с вешалки упал мундир Брежнева
Все хохотали. Нюпенко мрачнел и брался за щеку, как при зубной боли. Ведь надо же людям такое удумать, а генералу рассказать вслух!
Курков не имел даже приблизительных сведений о тонкости натуры начальника политотдела и потому вступил с ним в разговор как с человеком умным, понимающим, какова нынче жизнь, сколько стоит фунт лиха и где он лежит.
— У вас потомственная военная фамилия, — начал беседу Нюпенко и, словно дегустируя звуки, врастяжку произнес: — Кур-ков…
— Мастеровая фамилия, товарищ полковник, — возразил капитан. — У старых туляков, мастеров-оружейников, и фамилии были соответственные: Штыков, Курков, Шашкин, Саблин, Пороховщиков и даже совсем вроде бы иностранные — Эфесов.
Обычная доброжелательная улыбка Нюпенко погасла. Он не любил строптивцев, которых нужно убеждать или, что еще хуже, переубеждать. Сказал полковник о потомственной военной фамилии — почему с этим не согласиться? Нет, обязательно надо возразить, утвердить свое. А что изменится от того, если у фамилии не те, а иные корни? Ничего ровным счетом. Но вот возразить — это модно, это по-современному, когда каждый обучен дерзости и демонстрирует это при любом удобном случае. Оттого и начинается брожение в обществе, зреет самовольство и смута.
Предубеждение против капитана возникло сразу, но Нюпенко постарался его не показывать. Долг политработника — быть терпеливым. Усилием воли полковник вернул на место ласковую улыбку.
— Вам сообщили, куда вас назначают?
— Так точно. На Маман.
— Вы понимаете, сколь ответственно такое назначение? Вам надо проникнуться пониманием всей его политической значимости…
Курков не смог сдержать улыбку. Нюпенко сразу это заметил и опять насторожился.
— Что-то не так, капитан?
— Все так, но вот о политической значимости можно не говорить. Я третий год командую ротой и давно всем проникся. Не дивизию же мне предлагают.
— Выходит, рота для вас так, пустяк?
— Разве я это сказал?
— Нет, но ваш тон…
— Просто мне надоело слушать, когда при любом шаге напоминают о его политическом значении.
— Такие напоминания вполне естественны, капитан. Мы выполняем интернациональный долг и должны понимать возложенную на нас ответственность.
— Спасибо за разъяснение, товарищ полковник, но я предпочитаю понимать свой национальный долг. У меня под командой без малого сто солдат. Сберечь жизнь каждому и вернуть их матерям не в посылках куда важнее, чем взять какой-нибудь занюханный кишлак.
— Нельзя
— Спасибо за поддержку, товарищ полковник. Я сам такого же мнения. Но меня не послушали и подписали приказ.
При слове «приказ» Нюпенко нахмурился еще больше. Вся его могучая партийная власть кончалась в момент, когда отдавался приказ. И уже не оспаривать решение командира, а обеспечивать его надлежащее выполнение был обязан весь политический аппарат, подчиненный политотделу.
Сделав вид, что все идет по его плану, полковник сказал:
— Вы знаете, что в район Мамана должна выехать группа буржуазных корреспондентов?
— Не-ет, — растерянно признался Курков.
В это время дверь отворилась и вошел Хохлов.
— Привет, Василий Данилович! — обратился он к Нюпенко.
Полковники обменялись рукопожатием. Хохлов присел на стул у стены.
— Ваше пребывание на Мамане, — продолжал Нюпенко с деловым видом, — будет иметь международное значение…
Курков посмотрел на Хохлова и простонал негромко:
— .Хочу домой, к маме. Ей-богу, все мне здесь надоело.
Хохлов засмеялся и сказал Нюпенко:
— Оставь ты его, Василий Данилович! Куркова учить — только портить.
— Он у тебя давно испорчен, только ты этого не замечаешь. Ему слово, он в ответ — два.
— И я такой же, — сказал Хохлов миролюбиво. — Другое дело, если бы ты хоть месяц полежал на этом Мамане и передал свой опыт. А так ему самому там придется всему учиться.
— Точно. Вот я и стараюсь ему помочь, чем могу. Чтобы он был готов к встрече с журналистами. Они ему могут задать провокационные вопросы.
— Зададут, ответим, — сказал Курков.
— Мне важно знать, как вы ответите.
— Думаю, так, как надо.
— Вы уверены? Тогда скажите, вы не чувствуете себя здесь, в Афганистане, оккупантом?
— Чувствую.
Нюпенко на миг онемел, потом взорвался:
— Курков! Что вы себе позволяете?
Капитан сделал скорбное лицо.
— Правду, товарищ полковник. Не врать же мне вам.
— Правду! Тоже мне правдоискатель! Думаешь, я ее не знаю? И все же отвечать надо не так.
— А как?
Всю жизнь Нюпенко придерживался двойного стандарта. Он знал, что есть на самом деле, но еще тверже знал, как надо отвечать другим на вопросы о том, что есть.
— Как? С этого и надо было начинать. — Раздражение ослабело, и Нюпенко опять встал на трибуну армейской партконференции. — Отвечать надо так, чтобы ни у кого не оставалось сомнения. Мы здесь не оккупанты. Мы друзья, которые оказывают интернациональную помощь афганскому народу.
— Мы здесь не оккупанты, которые оказывают помощь афганскому народу, — пробормотал Курков под нос. — Что ж, так и отвечу.