Стриптиз на 115-й дороге (сборник)
Шрифт:
– Мы пожжем этих блядей, – говорил он. – Я ночью закидаю их факелами.
В его мыслях был резон. Лодка у нас имелась. Мотор не работал, но подойти к кораблю можно и на веслах. Лапин умел не только бить. Он умел думать. Месть – это блюдо, которое подается холодным.
Корабельный стрелок не унимался. Завидев нас, он отлично залепил осколком щебня прямо Штерну в щеку, после чего мы отползли в кусты и начали внимательно изучать устройство прогулочного судна. Обстоятельства принуждали нас к крайним мерам. После случившегося «Максим Горький» необходимо было
Я посмеивался над ранеными дружками. Особенно над Сашуком. Предлагал прилепить на задницу подорожник. Он злился, но больше не на меня, а на корабль. Мы ушли к палатке на военный совет.
– Его заправляют солярой, – сказал Штерн со знанием дела. – Там есть какие-то дизель-генераторы. И соляры для них должно быть тонн пятьдесят. Будет им Хиросима!
– А если мазутом? – спросил Сашук недоверчиво. – Он вообще горит?
– Любые нефтепродукты должны гореть… Главное – найти дыру, куда они их заливают.
Когда-то мы баловались дымовыми шашками в общежитиях. Сашук профессионально играл в пинг-понг. Мы приходили в холлы общаг и предлагали сыграть студентам на деньги. Те обычно соглашались, видя в нас подростков-школьников. Лапин разделывал их вчистую. Мы со Штерном играли роль группы поддержки. Деньги получить удавалось нечасто. Студенты собирали народ и выгоняли нас прочь. Тогда мы приходили в вечерний час и закидывали танцы в «провинившихся» общагах дымовыми шашками. Сорвать танцы – элементарно. Все равно это сплошное пьянство и разврат. Собрать толпу, сравнимую со студенческим братством, мы все равно не могли. Сегодняшнее дело под покровом тьмы представлялось плевым. Не будут же они выставлять на корабле охрану?
К вечеру мы изготовили бутылок десять «коктейля Молотова», разбавив бензин подсолнечным маслом. Пригодилась накопленная за лето стеклотара от портвейна и водки. Вышли на веслах: лодку хранили на станции в Киреевске. Когда прибыли, теплохода на месте не оказалось.
– Сашук, ты ничего не путаешь?
– На берегу мои удочки лежат. Что тут путать?
– Е-мое! Они струсили. Сачканули!
Мы с горем пополам нашли пана Спортсмена, чтобы узнать, куда делся теплоход. Он посмотрел на нас с недоверием, но признался, что «Максим Горький» ушел в сторону поселка Победа.
Надо было торопиться. Расстояние до Победы – километров десять. Лапин со Штерном взялись заводить мотороллер, на котором они приехали. Где они взяли эту пузатую проржавевшую «Вятку», я не знаю. Вроде бы у кого-то из родственников. Я приехал в Киреевск на рейсовом автобусе. Мужики вызвались ехать вдвоем. Как пострадавшие от туристов.
Погрузили вонючие бутылки, заткнутые обрывками простыни, в рюкзак и рванули в сторону трассы в клубах дыма. Они то ли недолили, то ли перелили автола, и мотороллер дымил как паровоз.
Я расстроился и ждал друзей всю ночь. Мог бы пойти на танцы и к кому-нибудь прижаться. Или отправиться смотреть футбол к Яковлевичу, у которого был телевизор. Вместо этого до рассвета смотрел
Мои дикие люди появились на рассвете, когда я прикорнул, облокотившись о ствол сосны. Бутылки с зажигательной смесью позвякивали у них в рюкзаке: злосчастного «Максима Горького» они не нашли.
– Сучий потрох! – выругался Лапин, и со злостью швырнул мотороллер на песок. – Восемь километров толкали эту колымагу.
В поселке к ним подскочил какой-то добровольный дружинник, когда они остановились на перекрестке, открыл панель и вырвал из «Вятки» всю элекропроводку – то ли из-за какого-то нелепого принципа, то ли потому, что ребята нарушили его сон. Теперь мы лишились средства передвижения. Сашук прихрамывал, щека Штерна распухла, глаз налился кровью.
– Ладно, хули делать? – сказал он. – Давайте проверять закидушки конкурентов.
И мы побрели по берегу, цепляя ногами в кроссовках «Адидас» натянутые лески, уходящие в рыбную глубину великой реки Обь. Если бы мы знали, что «Максим Горький» затонул сегодня в двадцати километрах вверх по течению, то, наверное, бы расстроились.
Дорога к Сильвии
Мы вернулись в пятницу, тринадцатого числа. Роковой день. Сегодня в тюрьмах приводились в исполнение смертные приговоры, а по телевизору крутили фильмы ужасов. Жена с дочерью увлеченно смотрели телевизор, а я на время рекламных промежутков выходил покурить во двор. После третьего или четвертого захода меня потянуло выпить, и я заглянул в ближайший бар. Бар был расположен через дорогу от нашего дома, но я не заходил туда раньше.
Энди сидел у стойки около входа и заговаривал с входящими. Красномордый, обрюзгший, шумный. Ирландец по виду и поведению. В идиотском пробковом шлеме с блошиного рынка, расстегнутой по пояс рубашке с вывалившейся наружу рыжей растительностью, он был похож на работорговца из старинного фильма.
– Ты любишь татуировки? – спросил он и вытер ладонью толстые синеватые губы. – Я имею в виду хорошие татуировки, а не какие-нибудь там плохие.
Когда он разговаривал, собеседник почему-то вынужденно смотрел на его шевелящийся рот. В Энди не было ничего приятного или особенного, но он притягивал взгляд.
– Татуировки? – переспросил я, глядя в его небольшие круглые глаза. – Ты хочешь показать мне свои татуировки?
Он разочарованно махнул и обратился в глубину прокуренного зала:
– Он решил, что я ношу татуировки… Подумать только… Я, – он сделал акцент на этом слове, – не ношу татуировки. Если бы я носил татуировки, то ко мне сейчас выстроилась бы очередь.
Он повернулся ко мне и предложил сесть рядом.
Я повиновался: других свободных мест в баре не было.
– Ты, видимо, никого не любишь, – вынес Энди внезапный приговор. – А может быть, вообще никого никогда не любил.