Строитель апокалипсиса
Шрифт:
Спустя несколько часов ко мне всё же вошёл молодой человек, облачённый в серо–жёлтый комбинезон имеющий яркие этикетки радиационной опасности на груди и рукавах.
– Максим Анатольевич, здравствуйте, меня зовут Алексей, я хотел бы поговорить о Вашем…– замялся он, – состоянии.
– Как Вы себя чувствуете? – поинтересовался он.
– Как мешок говна на свиноферме, – съязвил я и попытался изобразить нечто похожее на улыбку. – Что происходит, я здесь уже кучу времени, почему меня не отпускают из этой палаты? Что чёрт подери со мной?
Доктор молчал переминаясь
– Может, Вы уже наконец–то объясните, что со мной происходит? – сходя с ума от неизвестности, я жаждал ответа.
– Вы облучены, Максим, – грустно произнёс Алексей, в его взгляде, замутнённым защитным стеклом комбинезона, чувствовалось некое сочувствие. – Тот грузовик был под завязку набит радионуклидами и ещё бог знает чем. Вам вообще повезло, что сейчас можете разговаривать и даже дышать, не используя кислородной маски, – он жестом указал на прибор с маской, к счастью, бесполезно стоящий в углу комнаты, перевязанный целой кучей проводов и шлангов.
– Водитель того тяжеловеса умер месяц назад, так и не придя в сознание. До сих пор полиция занимается расследованием дела о провозе запрещённого груза по федеральной трассе, но там что–то не клеится, – покачав головой, продолжил Алексей, – как мне стало известно, они, вроде, вообще собираются закрывать дело в связи с недостатком улик, списывая всё на несчастный случай.
– Как погибла моя семья? – наигранно твёрдо, но при этом еле сдерживая слёзы, спросил я.
Алексей тут же отвёл взгляд, но все же ответил:
– Они погибли мгновенно, несколько автомобилей упали в кювет, спасти вашу семью у врачей не было никаких шансов, простите!
– Сколько мне осталось, доктор?
К такому вопросу врач, конечно был готов, но всё же с сочувствием окинув меня взглядом, промолвил: – Около пары месяцев, но это очень приблизительный срок.
В этот момент, вероятно, я должен был забиться в истерике, начать плакать, звать Бога и так далее, но вместо этого я лишь усмехнулся: – Что–то долго, наверняка Джулия успеет соскучиться по папке.
Алексей сделал вид, что разделяет мой оптимизм. Хотя и не произвольно подёрнул плечами.
– Почему меня не выпускают из палаты? – поинтересовался я.
– У Вас острая лучевая болезнь, Максим, мы стараемся оградить наших пациентов и работников от любых контактов с Вами, кроме того, стерильность палаты на начальном этапе лечения пойдёт только на пользу. И как только мы добьёмся положительных результатов, Вас перенаправят в другой медицинский центр.
– Зачем меня лечить? я же всё равно уже не жилец?
– Такова этика нашего правительства, – торопливо закончив разговор, Алексей, взглянул на приборы, сделал какие–то записи в блокноте и поспешил удалился.
Лучше мне не становилось, скорее, наоборот. Рвота с каждым днём усиливалась. В мозг пришло страшное желание поскорее отправится туда, где я смогу вновь обнять любимую семью, но, независимо от моего желания, судя по словам Алексея, этот день не заставит себя долго ждать.
В госпитале я провёл ещё около двух месяцев. Постоянное нахождение в палате, не имея даже малейшей возможности выйти на свежий воздух и поговорить с другими людьми, действовало на меня крайне угнетающе. С каждым новым днём чувство одиночества и внутренней опустошённости усиливалось. Через некоторое время мене дали разрешение посещать оборудованный специальными тренажерами спортивный зал, где я смог понемногу восстанавливать свою прежнюю форму. Хотя делал это исключительно лишь для того чтобы не на долго избавится от гнетущих мыслей и переживаний.
Персонал госпиталя крайне редко посещал меня, скорее всего, это было связано с тем, что какие бы силы и средства не тратились на моё лечение, исход будет непременно один. Используя сильно действующие препараты, удалось практически до нуля снизить передаваемый радиационный фон и я стал практически безвреден для окружающих. Несмотря на это чаще посещать меня не стали, видимо, больничный персонал просто не хотел лишний раз беспокоить ненужными процедурами, а, может, они просто не хотели общаться с умирающим человеком. И в этом я прекрасно их понимал.
С каждым новым днём, проведённым в этих стенах, я все больше начинал чувствовать себя потерянным и отрешённым от окружающего мира. Сидя на кровати в тусклом свете лампы ночного освещения, в голову не раз приходил один и тот же вопрос – "Каков смысл лечения, если мой жизненный путь практически подошёл к своему трагическому финалу?"
Проводя аналогию с людьми, больными самыми страшными и неизлечимыми болезнями, но все же борющимися до конца, я понял, что, скорее всего, чувство самосохранения, заложенное в сущности человеческого сознания, не даёт разуму осознать то, что исход уже предрешён и будущее не изменить.
По моей просьбе Алексей принёс в палату библию, которую я начал читать первый раз. Конечно, когда ты живёшь полной жизнью и не задумываешься о том, что рано или поздно она закончится, в голову даже не приходит мысль о том, что ждёт нас потом.
Так пролетали часы, дни, месяцы, но в один из таких серых и безликих дней мне принесли одежду и попросили как можно скорее переодеться, так как готовился мой переезд в специализированный медицинский центр, где я, скорее всего, проведу последние дни своей жизни.
Я быстро собрался, хотя чего уж тут было собирать. Из всех вещей, что у меня были – только одежда и средства личной гигиены. Единственное, что мне пришло в голову сделать – это сбрить бороду, которая росла на протяжении последних месяцев.
В палату зашёл Алексей, одет он был как обычно в белый, слегка затертый халат, на его лице светилась улыбка.
– Максим Анатольевич, машина ждёт Вас у комплекса. Вы готовы?
Перед выходом из палаты я ещё раз взглянул на себя в зеркало. Мне показалось, что за прошедшее тут время моё лицо постарело на десятки лет. Оставшийся пучок волос был практически седым, а в черных зрачках уже угасли те яркие, некогда сверкающие огоньки. Взгляд стал пустым и блеклым.