Стройки Империи
Шрифт:
— Ничего.
"Он уже опросил передо мной Улю. Или она не сказала про звонок, что очень странно, либо звонок не имеет отношения к делу. К этому делу."
... Красноватые сумерки обещали потепление. Виктор смешался с толпой из третьих проходных, с людской массой, которая о чем-то беседовала, шутила, озабоченно пробивалась к остановке с названием "Баня", ручейками растекалась по ближним улицам, спешила через переход по Институтской, пропуская редкие машины. Перед Виктором мелькали разноцветные полупальто, куртки, теплые платки и кепки; внезапно он ощутил себя школьником, случайно попавшим в этот взрослый водоворот много лет назад. Как там сказала Соня — четверть миллиарда строек? Четверть миллиарда людей строят свою жизнь, буднично,
Филиал универмага встретил его шумом голосов и суетой покупателей, спешивших отовариться по дороге. Здесь все было, как и раньше: направо и прямо громоздились вешалки с одеждой, стеллажи с обувью и свисали с потолка размотанные рулоны тканей а из левого крыла слышалась музыка и доносился запах мыла; эту часть здания оккупировали секции электро— культ— канц— пром— хоз— и музтоваров. Филиал был похож на нынешние магазинчики, где на каждом сантиметре арендованной площади стараются разместить половину Яндекс-маркета. Сразу за входом в левое крыло какой-то мужик возле прилавка вертел в руках черную кинокамеру, чем-то напоминавшую перевернутый клюв попугая: еще одна советская мечта воплощалась в жизнь. "Пробейте "Сумерки", пожалуйста!" — доносилось рядом из секции пластинок. Еще через несколько шагов возле выкрашенной масляной краской стены выстроились разноцветные велосипеды, красные ижевские мотоциклы за три с лишним тысячи и элегантный, пахнущий лаком и заводской смазкой, мотороллер космических очертаний. В отростке, уходящем куда-то вглубь, с потолка свисали модерновые люстры со стеклянными и пластиковыми абажюрами, а на полу творением кубиста громоздились ряды холодильников, стиральных и швейных машин; люди прохаживались вдоль них, открывали дверцы шкафов и заглядывали в баки, прикидывая, как это великолепие вписать в ограниченный метраж своего жизненного пространства.
Резиновый клей Виктор нашел в скромном уголке за оцинкованными ведрами, тазами, детскими корытами, выварками и деревенскими стиральными досками. Впрочем, выбор клеев был для того времени неплохим, от продвинутого циакрина и наборов эпоксидки до брутальной классики в виде темно-коричневых плиток столярного с отпечатком веревочной сетки и серых пачек обойного клейстера. Главным достоинством последних было отсутствие надписей "Огнеопасно!" и "Ядовито!"
После универмага, в начале Комсомольской бросилась в глаза старая железная арка над узкой проезжей частью, поставленная здесь лет пятнадцать назад по странному капризу архитектора — она была частью его школьных лет. Виктор по диагонали пересек парк, от калитки у трибуны для пионерских линеек, до выхода у детской площадки: опустевший детский бассейн был засыпан опавшими листьями, в сумерках одиноко торчали карусельки и желтел угловатый фанерный купол эстрады, похожий на творения кубистов. Он не помнил, чтобы на этой эстраде кто-то выступал — обычно использовали большую, старую раковину у дворца культуры, пока она однажды ночью не сгорела дотла.
У закрытого переезда в ожидании глухо ворчали машины; вскоре перед Виктором пронесся зеленый пассажирский, с табличками "Симферополь-Ленинград", без остановки на станции и с завешенными окнами. В экономе уже загорались огни, и его глыба на фоне лилового стекла неба казалась символом времени.
— Меня никто не спрашивал? — спросил он у вахтерши.
— Нет, никто не интересовался. Ждете кого?
Со стороны красного уголка слышалась музыка из телевизора и чей-то смех. Виктор поднялся к себе, запер дверь изнутри щеколдой и, не зажигая света, сунулся к окну.
В щели под подоконником не было ничего. Для верности Виктор осторожно сунул туда тонкий столовый ножик из нержавейки. Ничего. Последние надежные артефакты бесследно испарились.
5. Покрой бездны.
Если человек оказывается в безвыходном положении,
Виктор зажег свет, включил для настроения радиолу и стал готовить ужин. Надо было расходовать картошку, пока не начала гнить. Погреба и балкона здесь нет.
Спокойные звуки "Лунной серенады" — не Глена Миллера, а Зацепина — подняли настроение. Магомаев велик, подумал Виктор. Интересно, можно ли здесь попасть на его концерт? Или это дорого? Хотя нет — мясо можно заместить рыбой, а вот искусство принадлежит народу.
Магомаева сменил Макаров — "Закурю-ка, что ли, папиросу я...". Затем в узком пространстве эконома, словно мяч от стен, запрыгали мажорные аккорды "Ариэля". "Облади, облада, горе не беда, как-нибудь переживем." Мягкий позитив.
"Посмотрим, что у них в этих кельях для культурного досуга".
Красный уголок эконома напоминал трансформер. Лучшее место, в углу у окна, отвоевала высокая тумба симферопольской телерадиолы "Нейтрон"; рядом на стене, под самым потолком, висела трубка экрана для показа слайдов или кино, окруженная с обоих сторон настенными кашпо, а под ней вдоль стены выстроилось несколько столов-книжек. Противоположная стена была занята абстрактной композицией из стоек и полок, по которой были живописно разбросаны цветы в горшках, книги, коробки настольных игр и всякие безделушки, по-видимому принесенные жильцами. Наконец, стена напротив окна была застроена шкафами из древесностружечной плиты, выкрашенными масляной краской: белые, желтые, красные и синие прямоугольники дверец, разделенные узкими коричневыми линиями, выдавали неразделенную любовь декоратора к творчеству Пикассо. На мгновение Виктор почувствовал себя на сцене в спектакле театра "Современник".
Телевизор был включен; передавали речь Косыгина на каком-то заводе. Несколько жильцов проводили время, глядя на экран.
— Во время встречи с товарищем Чжоу Энь Лаем, да и с другими китайскими товарищами, — говорил Косыгин, — меня часто спрашивали, не ведет ли нынешняя реформа, с ее ставкой на хозрасчет и самоокупаемость предприятий, на получение прибыли, в конечном итоге к капиталистическому рынку с его стихией и хаосом. Я всегда отвечал: нет, не ведет...
Виктор придвинул к себе стул, стоящий с краю, и сел. Премьер-министр говорил без бумажки, довольно бойко, немножко резковатым баритоном, но гладко, словно диктор теленовостей. Типичная речь советского руководителя.
— ...В развитых капиталистических странах получение максимальной прибыли, — продолжал он, — это цель работы предприятия, а развитие товарного производства и удовлетворение потребности — лишь средство получения этой прибыли. В условиях нашей реформы главная цель предприятий, всех хозяйствующих субъектов — это всемерный рост производства товаров, нужных как непосредственно советским гражданам, так и всему нашему обществу в целом, а получение высоких прибылей — это средство достижения этой цели. Чтобы поменять местами по сравнению с капиталистической системой цель и средство, и нужна плановая, государственная система управления...
Выхваченное крупным планом лицо Косыгина уже было в морщинах, но в нем еще не чувствовалось печати дряхлости. Высокий лоб с залысинами на висках, небрежный "ежик" прически, делавший премьера похожим на пожилого рабочего, и крупный прямой нос, который казался чуть-чуть наморщенным — все это производило впечатление энергичного и сурового человека, типичного командира, не переносящего общих фраз и панибратской болтовни.
– ... Некоторые из разработчиков реформы говорили мне: "Зачем вы начинаете создавать ОГАС, давайте развивать рыночное саморегулирование, такая реформа не потребует никаких капиталовложений!" Такая точка зрения глубоко ошибочная. Стихийное, не управляемое целенаправленно развитие экономики всегда ведет к кризисам, к потерям, которые при нынешних масштабах производства намного превысят объем тех средств, которые мы уже вложили и планируем дальше вложить в развитие ОГАС...