Стругацкие. Лучшие произведения в одном томе
Шрифт:
– Что? – сказал Андрей растерянно. – Из-за твоих любовных записочек?..
– Каких любовных записочек?
Некоторое время они изумленно глядели друг другу в глаза. Потом Изя осклабился:
– Господи, ну конечно же… С чего это я взял, что он тебе все это расскажет? Зачем это ему – рассказывать? Он же у нас орел, вождь! Кто владеет информацией, тот владеет миром, – это он хорошо у меня усвоил!..
– Ничего не понимаю, – пробормотал Андрей почти с отчаянием. Он чувствовал, что сейчас узнает еще что-то мерзкое об этом и без того мерзком деле. – О чем ты говоришь?
– Гейгер, Гейгер, – покивал Изя. – Наш великий Фриц… Значит, любовные записочки были у меня в папке? Или, может быть, компрометирующие фотографии? Ревнивая вдова и бабник Кацман… Правильно, такой протокол я тоже им подписал…
Изя, кряхтя, поднялся и принялся ходить по кабинету, потирая руки и хихикая.
– Да, – сказал Андрей. – Так он мне и сказал. Ревнивая вдова. Значит, это было вранье?
– Ну конечно, а ты как думал?
– Я поверил, – сказал Андрей коротко. Он стиснул зубы и с остервенением заворочал кочергой в камине. – А что там было на самом деле? – спросил он.
Изя молчал. Андрей оглянулся. Изя стоял, медленно потирая руки, и с застывшей улыбкой глядел на него остекленевшими глазами.
– Интересно получается… – проговорил он неуверенно. – Может, он просто забыл? То есть не то чтобы забыл… – Он вдруг сорвался с места и снова присел на корточки рядом с Андреем. – Слушай, я тебе ничего не скажу, понял? И если тебя спросят, то так и отвечай: ничего не сказал, отказался. Сказал только, что дело касается одной большой тайны Эксперимента, сказал, что опасно эту тайну знать. И еще показал несколько запечатанных конвертов и, подмигивая, объяснил, что конверты эти раздаст верным людям и что конверты эти будут вскрыты в случае его, Кацмана, ареста или, скажем, неожиданной кончины. Понимаешь? Имен верных людей не назвал. Вот так и скажешь, если спросят.
– Хорошо, – медленно сказал Андрей, глядя в огонь.
– Это будет правильно… – проговорил Изя, тоже глядя в огонь. – Только вот если тебя бить будут… Румер – это, знаешь, сволочь какая… – Его передернуло. – А может, и не спросит никто. Не знаю. Это все надо обдумать. Так, сразу, и не сообразишь.
Он замолчал. Андрей все размешивал жаркую, переливающуюся красными огоньками кучу, и через некоторое время Изя снова принялся подбрасывать в камин пачки бумаг.
– Сами папки не бросай, – сказал Андрей. – Видишь, плохо горят… А ты не боишься, что ту папку найдут?
– А чего мне бояться? – сказал Изя. – Это Гейгер пусть боится… Да и не найдут ее теперь, если сразу не нашли. Я ее в люк бросил, а потом все гадал: попал или промахнулся… А за что тебе вломили? Ты же, по-моему, с Фрицем в прекрасных отношениях…
– Это не Фриц, – сказал Андрей неохотно. – Просто не повезло.
В комнату с шумом ввалились женщины и Кэнси – они тащили на растянутом плаще целую груду писем. За ними, по-прежнему вытираясь, шел Денни.
– Ну, теперь, кажется, все, – сказал он. – Или вы еще тут что-нибудь придумали?
– Ну-ка, подвиньтесь! – потребовал Кэнси.
Плащ был положен у камина, и все принялись кидать письма в огонь. В камине сразу загудело. Изя запустил здоровую руку в недра этой кучи разноцветной исписанной бумаги, извлек какое-то письмо и, заранее осклабляясь, принялся жадно читать.
– Кто это сказал, что рукописи не горят? – отдуваясь, проговорил Денни. Он уселся за стол и закурил сигарету. – Прекрасно горят, по-моему… Ну и жара. Окна открыть, что ли?
Секретарша вдруг пискнула, вскочила и выбежала вон, приговаривая: «Забыла, совсем забыла!..»
– Как ее зовут? – торопливо спросил Андрей у Кэнси.
– Амалия! – буркнул Кэнси. – Сто раз тебе говорил… Слушай, я сейчас Дюпену позвонил…
– Ну?
Вернулась секретарша с охапкой блокнотов.
– Это все – ваши распоряжения, шеф, – пропищала она. – Я совсем про них забыла. Тоже, наверное, надо сжечь?
– Конечно, Амалия, – сказал Андрей. – Спасибо, что вспомнили. Сжигайте, Амалия, сжигайте… Так что Дюпен?
– Я хотел его предупредить, – сказал Кэнси, – что все в порядке, все следы уничтожены. А он страшно удивился, какие следы? Разве он что-нибудь такое писал? Он только что закончил подробную корреспонденцию о героическом штурме мэрии, а сейчас работает над обзором: «Фридрих Гейгер и народ».
– Сука, – сказал Андрей вяло. – Впрочем, все мы суки…
– Говори за себя, когда говоришь такие вещи! – огрызнулся Кэнси.
– Ну, извини, – вяло сказал Андрей. – Ну, не все суки. Большинство.
Изя вдруг захихикал.
– Вот пожалуйста – умный человек! – провозгласил он, потрясая листочком. – «Совершенно очевидно, – процитировал он, – что люди, подобные Фридриху Гейгеру, ждут только какой-нибудь большой беды, пусть даже кратковременного, но чувствительного нарушения равновесия, чтобы развязать страсти и на волне смуты выскочить на поверхность…» Кто это пишет? – Он посмотрел на обороте. – А, ну еще бы!.. В огонь, в огонь! – Он скомкал листок и швырнул в камин.
– Слушай, Андрей, – сказал Кэнси. – Не пора ли подумать о будущем?
– А чего о нем думать, – проворчал Андрей, орудуя кочергой. – Проживем как-нибудь, перетопчемся…
– Я не о нашем будущем говорю! – сказал Кэнси. – Я говорю о будущем газеты, о будущем Эксперимента!..
Андрей посмотрел на него с удивлением. Кэнси был такой же, как всегда. Словно ничего не произошло. Словно ничего вообще не происходило за последние тошные месяцы. Он даже казался еще более готовым к драке, чем обычно. Хоть сейчас в драку – во имя законности и идеалов. Как взведенный курок. А может быть, с ним действительно ничего не происходило?..
– Ты говорил со своим Наставником? – спросил Андрей.
– Говорил, – ответил Кэнси с вызовом.
– Ну и что? – спросил Андрей, преодолевая обычную неловкость, как всегда при разговоре о Наставниках.
– Это никого не касается и не имеет никакого значения. При чем здесь Наставники? У Гейгера тоже есть Наставник. У каждого бандита в Городе есть Наставник. Это не мешает каждому думать собственной головой.
Андрей вытащил из пачки сигарету, размял и, щурясь от жара, прикурил от раскаленной кочерги.