Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1967-1971
Шрифт:
Терпеть такое положение и далее мы не намерены.
Нам надоело выкручиваться, отвечая на десятки и сотни читательских запросов (как письменных, так и устных — на встречах в институтах, в научных городках, в библиотеках): почему не выходит «Улитка на склоне»? когда и где выйдут «Гадкие лебеди»? кто и почему запрещает издание отдельной книгой «Сказки о Тройке»?
Нам надоело молча глотать наглые оскорбления возлелитературных невежд, зарабатывающих на создавшейся нездоровой ситуации посильный политический (да и не только политический) капиталец. Нам надоело отвечать завистливым дуракам, сколько мы заплатили тому или другому мерзавцу за то, что он «делает нам в прессе рекламу». Нам надоело ходить под страхом, что вот-вот какая-нибудь сволочь за рубежом обратит,
Нам надоело тратить время и нервы на все эти гадости. Они выбивают нас из колеи, мешают нам спокойно работать, наконец, лишают нас уверенности в завтрашнем дне.
Мы просим и требуем, чтобы Секретариат взял во внимание все изложенное выше, разобрался бы и принял соответствующие меры. Мы верим, что Секретариат способен сделать и сделает всё, от него зависящее. В противном же случае мы ждем от Секретариата практического совета: куда нам обратиться? В ЦК КПСС, в суд, в Комитет государственной безопасности или еще куда-нибудь?
С уважением,
А. СТРУГАЦКИЙ
Б. СТРУГАЦКИЙ
Как отреагировала «Литературная газета» на первое письмо, БН вспоминал:
Слава богу, этот текст наш никуда не пошел. Рассказывали, что товарищ Чаковский, тогдашний главред «Литературной газеты», который по замыслу начальства должен был опубликовать наше покаянное опровержение, прочитавши его, якобы произнес с отвращением: «Не понимаю, против кого они, собственно, протестуют — против „Граней“ или против наших журналистов» — и печатать ничего не стал. На том дело о забугорных изданиях АБС и закрылось. До поры, до времени.
Дорогой Аркашенька!
Пишу, не дожидаясь твоего отчета. Сразу же после нашего телефонного разговора пошел я к Брандису (отнес рукопись М для Лендетгиза), а потом позвонил Дмитревскому. Обоим изложил ситуацию.
Брандис сочувствовал, мы хорошо и по-доброму поговорили часа три. Брандис, в частности, рассказал со слов Ефремова содержание беседы с Петром Нилычем Демичевым. Пока он рассказывал, странная мысль пришла мне в голову: какого черта мы мелочимся? Надо идти прямо к Демичеву! И то же самое немедленно посоветовал мне Дмитревский, когда я рассказал ему про нашу телегу в секретариат. Логика Дмитревского неотразима: секретариат ничего не решает, он ничего не может решить. Надо идти а). По вопросам конкретно издательской сволочи (московской) к Верченке и б). По общим вопросам — к Демичеву. По отзывам Ефремова и Кетлинской — Демичев человек образованный, культурный, интересующийся и с широкими взглядами. Если бы он нас принял, разговор мог бы идти об очень широких вопросах: назначение фантастики, организация будущего и т. д. С Ефремовым он говорил, оказывается, главным образом, именно об этом. А чем мы хуже? Мне кажется, надо сделать следующее:
1. Сходить к Верченке и подать ему точную копию нашей телеги в секретариат. Заодно просто поговорить, поплакать в жилетку, попросить совета, пожаловаться, что вот протест писать вынудили, а пользы от этого никакой, только лишний шум теперь поднимется и т. д. Ты как-то говорил, что Верченко, вроде бы, нам симпатизирует. Разговор тем более мог бы оказаться полезным. Ведь Ильин — пешка, он просто исполнитель. Мы вообще дураки, нечего было с ним и связываться, а писать жалобу и разговаривать прямо с Верченкой.
2. Все-таки съездить к Ефремову. Набраться терпения и съездить. Подарить книгу, побеседовать, помириться. Главное — подробно расспросить о его беседе с Демичевым, попытаться получше понять, что это за человек. Не шла ли там речь о нас. Как лучше держаться. И т. д. Мне кажется, это было бы полезно — все услыхать лично от Ефремова.
3. После этой разведки и
Хуже вряд ли будет, а лучше — может быть. Изложим нашу позитивную программу (воспитание коммунара), реабилитируемся, глядишь, и просветлеет. Таким вот путем. И Дмитревский советует не откладывать, а идти по горячим следам съезда.
Было бы крайне ценно, если бы ты выслал мне немецкий экземплярчик ТББ. А равно и выяснил бы насчет гонорара.
Вот пока и всё. Крепко жму ногу, твой [подпись]
P. S. Леночке привет. Ох, и костерит она меня, наверное, что я тебя гоняю по начальству, а сам отсиживаюсь дома! Ну, хотите, я приеду? Вместе будем ходить, а?
Дорогой Борис.
Получил твое письмо. Ситуация, следовательно, такова.
1. После нашего разговора я поехал к Нине, все ей рассказал и попросил совета. Ох и врезала же она нам. По ее словам, выходим мы оба с тобой обалдуи. Во-первых, что хотя бы попытались втиснуть в протест наши претензии к газетным сукам. По ее словам, мне при первой же встрече надо было просить Ильина, чтобы он продиктовал текст, тут же его отпечатать, подписать и вручить ему. Во-вторых, не следовало подавать ему нашу слезницу прямо тут же, вместе с протестом, а дождаться, пока протест будет опубликован, ибо мы дали секретариату на себя скверную характеристику: якобы торопим секретариат разобрать наше дело, дабы трусливо отвести его внимание от наших больших проступков. Было там еще что-то, но поскольку это что-то вытекало из градоначальнической психологии, я не совсем уверен, что правильно понял ее. Короче, она настаивала: написать протест так, как рекомендует Ильин; забрать или как-нибудь на время приостановить нашу слезницу хотя бы недели на две; немедленно отнести Ильину экз ГЛ, пока не отнес ему кто-нибудь другой. Так я и решил поступать, за исключением взятия назад слезницы, потому что не знал, как к этому подступиться. Но Ильина больше повидать мне не удалось.
У него был партактив и еще какие-то дела, я взял экз «Ангары» и новый вариант протеста, отнес его к секретарше, которая, между прочим, оказалась в курсе дела (так что теперь вся администрация, конечно, тоже в курсе дела), а нынче мне удалось дозвониться Ильину, и он сказал мне, что от нас пока больше ничего не требуется, а по слезнице нас вызовут, когда ее обсудят. Я сказал насчет ГЛ, он вздохнул и высказался, что прочитать ему в ближайшее время будет некогда; я же сказал, что главное — чтобы ГЛ были у него, и он согласился. Таково положение с этим на сегодня. Где-то в понедельник или вторник достану ГЛ и отнесу ему.
2. Был я в МолГв у Белы. Она сказала, что ничего нам не отломится. Авраменко просила ее открыть это нам как-нибудь дипломатично: мол, нет бумаги, да договорный портфель полон, то-сё, но она мне прямо сказала, что на каких-то верхах дирекции предложили до поры до времени со Стругацкими дела не иметь никакого. Ну что ж, забрал я оттуда экз М и пошел восвояси. Вот навалился класс-гегемон! [226]
3. Был в Межкниге, получил четыре экза, два выслал тебе. Ты уже, наверное, получил. Спросил насчет авансов. Фомин удивился, что нам до сих пор не пришло извещение от Управления по охране авт. прав. Попросил, если до конца месяца не получим, сообщить ему, тогда они там сами начнут выяснять это дело.
226
Цитата из романа И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой теленок», ч. 3, гл. 35.