Струна и люстра
Шрифт:
— Ну и что? — сказал Валерий совсем уже серьезно. — Выхлебает, закусит, ощутит хоть на пять минут какую-то теплоту в своей незадавшейся жизни. Может, вспомнит что-то хорошее. Все-таки радость для человека, если другого ему не осталось…
Меркушин опять поулыбался. Спросил мягко и снисходительно, как неопытного младшего брата:
— Но ответь: сам-то такой человек — он зачем?
— Мы едем по кругу, коллега, — тем же тоном отозвался Валерий. — Зачемкому?
— Обществу.
— Мне кажется, любой имеет право на жизнь независимо от степени своей общественной значимости, — сформулировал Валерий наукообразную фразу. — Живет потому, что он родился. Лишь бы не мешал жить другим. Каждому положен кусок хлеба и глоток солнца…
— Ну да. Как говорится, «всякое дыхание хвалит Господа»…
— А разве не так?
— Ну-ну… — покивал Меркушин.
— И в конце концов, — слегка завелся Валерий, — кто вправе определять ценность личности? По какой шкале? В Империи многомиллионная орава чиновников, которые ничего не производят, мешают жить нормальным людям, получают за это колоссальные деньги и отнюдь не так безобидны, как несчастная старушка. Но почему-то никто не ставит вопроса об их бесполезности.
— Потому что они образуют систему, — терпеливо разъяснил Марат. — Хорошую или плохую, другой вопрос. Но иной у нас нет, значит, мы должны ее поддерживать, чтобы существовать. А поддерживать отбросы общества и лелеять человеческий мусор — значит, усугублять негативные явления внутри системы и способствовать хаосу… Я был убежден, что ты это понимаешь.
— Я рассуждаю более просто. Может быть, даже примитивно… — Валерий все еще старался делать вид, что воспринимает разговор, как шутливую пикировку. — Дело спасателя не философствовать, а выручать из беды любого, кто в нее, в беду, попал…
— Это в тебе булькают остатки интеллигентского человеколюбия, которым грешат многие сторонники альтернативной службы. Пора уже переболеть, ко второму-то курсу. И понять, что спасать следует не всякого…
— А присяга? — тихо сказал Валерий.
— Ну что присяга? Всякую присягу следует понимать в зависимости от обстановки… Регент наш ненаглядный тоже давал присягу — на верность всей Империи и каждому подданному в отдельности. А… кстати, ты ведь работал в детской онкологии? Лейкоз там и всякие другие прелести?
Валерий угрюмо сказал:
— Не хотелось бы вспоминать. — Прозвучало как «ты это не трогай».
— И все-таки вспомни. Сколько было случаев! Нужна срочная операция, пересадка костного мозга, а денег нет, и начинается очередная истерическая компания: «Ах, спасите Вовочку, ах, спасите Танечку, пожертвуйте кто сколько может!..» Какую-то Танечку, может, и спасут, а других, скорее всего, не успеют… Было?
— И что дальше? — Валерий проклял минуту, когда согласился пойти с Меркушиным в кабак.
— Тебе не приходило в голову: почему Регент и правительство сидят своими задницами на необъятных мешках с золотым резервом, а дети мрут? Хватило бы ничтожной доли этого резерва, чтобы спасти всех…
— Мне это приходило в голову, — отчетливо сказал Валерий. — Это сволочизм. — Впрочем, он выразился покруче.
— А вот и не сволочизм, — с грустной умудренностью отозвался Марат Меркушин. — Это, друг ты мой, суровая, но необходимая логика. Здесь нет жестокости. Просто система понимает: дети эти, если и поправятся, не смогут быть полноценными членами общества, станут нахлебниками. Так же, как миллионы беспризорников, пенсионеров, бомжей, инвалидов… Они все, как песок в отшлифованных валиках системного механизма. И чтобы механизм вертелся без скрипа, от песка надо избавляться. Это закон общественного развития.
— На фиг он, этот закон, — сказал Валерий. (впрочем, сказал не «на фиг», а опять же покрепче). — И что в нем нового? Так еще в давние времена рассуждал германский ефрейтор по имени Адольф Шикльгрубер. Добром не кончилось…
— Ничего похожего! Тупой ефрейтор строил систему на идиотской теории арийского превосходства и отрицал достижения мировой культуры! А сейчас речь идет о создании здорового общества, которое лишено предрассудков. И об очистке этого общества от мусора. Так сказать, во имя прогресса…
— Не понял. Где это «идет речь»? У кого? — сумрачно поинтересовался Валерий. Ох как не нравился ему разговор…
Меркушин заметно смешался:
— Причем тут «у кого»… Я так, теоретизирую…
— Погано ты теоретизируешь.
— Ну, это как посмотреть. Можно не соглашаться с чужими взглядами, но зачем поливать их помоями? — примирительно заговорил Виктор. — Всякие бывают идеи… Ты слышал о движении «Желтый волос?»
— Слышал кое-что… Какое же это движение? Банда. Это ведь они десять лет назад предлагали сократить «поголовье» беспризорных пацанят и бомжей путем отравленных благотворительных обедов? Мол, тихо, незаметно и эффективно… И кажется, даже в чем-то преуспели на практике…
— Ну, ты слишком упрощенно судишь, — поморщился Меркушин.
— Тогда уж не я, а трибунал. Это он отправил «волосатиков» за проволоку на долгие годы…
— Отправил неумелых исполнителей, а инициаторы сейчас в регентском совете, — хмыкнул Виктор. — Просто десять лет назад власти испугались, что после беспризорников и люмпенов «Желтый волос» возьмется за чиновников, сочтя их тоже бесполезными. Но потом договорились…
— Договорились… до чего? — тяжело спросил Валерий.
Меркушин мотнул головой. Будто очнулся:
— Да это же так, трепотня в курилке! Я знаю не больше других… А разговор-то у нас не о том…
— А о чем… разговор-то?
— В училище ожидаются реформы. Расширяется специализация… Будет созданы элитные подразделения для операций особой сложности. Но там требуются ребята с крепкими нервами. Сообразительные и не страдающие излишней… впечатлительностью…
— Такие, кто поймет, что нет резона вытаскивать из огня детишек-инвалидов? Потому как они — «песок»?
Меркушин шевельнул бровями. Сказал опять: