Студент
Шрифт:
— Айда, — Витька махнул рукой, и мы устремились между другими разнотипными общагами — видно, что строились эти здания в разные эпохи. Вообще, я начал понимать, что территория Н-ского политехнического — громадная, целый город в городе, в просвете между корпусами мелькнул индустриальный пейзаж: должно быть, институтский технопарк, место студенческой практики и инженерно-конструкторских исследований.
Постепенно я начинал ориентироваться и в окружающей публике. Значит, общага, пока, вероятно, полупустая в ожидании студентов, должных вернуться к сентябрю. А пока проживает «абитура», включая так называемый рабфак.
Тут необходимо пояснение.
Слово это, то есть «рабочий факультет», суть неотъемлемая часть советской истории. После революции юная Советская республика, имея электоральной базой промышленный
Однако время шло, система образования жила своей жизнью, и вот где-то к концу 60-х годов наметилась нездоровая тенденция в рамках средней школы: сильный разрыв в классе между «хорошими» школами в столицах, в центрах крупных городов, куда стекались лучшие педагогические кадры, и школами городских окраин, рабочих кварталов, не говоря уж о глубинке, районной и сельской местности. Ребята из захудалых школ при поступлении в вуз практически не имели шансов против выпускников престижных заведений, этаких наших Итонов и Харроу — что приводило к расслоению между народной массой и вполне сложившейся к этой эпохе советской интеллигенцией. А это, разумеется, противоречило самой идее социалистического общества, и в какой-то момент в ЦК КПСС, в Правительстве спохватились: что-то пошло не так! Надо подтягивать пролетарских юниоров.
Так возникли «новые рабфаки». Правда, официально они не имели этого названия, именуясь «подготовительными отделениями». Туда набирали перспективных парней и девушек из рабоче-колхозной среды с дальнейшим прицелом на учебу в вузах. Критерии отбора?.. Ну, безупречные анкетные данные, конечно. Хорошие показатели на рабочем месте. Членство в ВЛКСМ — желательно, хотя формально не обязательно. Впрочем, уже на рабфаке в комсомол зачисляли всех поголовно. Для парней, разумеется, служба в армии. Обучение длилось год, без отрыва от производства, за счет предприятия, еще и с доплатой ученику небольшой стипендии. Занятия вели преподаватели вузов, для глубинки — с выездом на места. Расценки тут были бешеные, и от желающих кандидатов и доцентов, а иной раз и профессоров, отбоя не было. Программа качественная и очень жесткая, на «выживешь — не выживешь». Слабые отсеивались безжалостно, зато закончившие рабфак, а это примерно половина от направленных, оказывались почти готовыми студентами первого курса. Да, они, бесспорно, уступали школьным отличникам и хорошистам, поэтому зачислялись по особым спискам, а дальше — учись без поблажек, опять-таки наверстывай, бейся, выживай… Короче, школа жизни еще та. Да, и еще одно: распределения у вчерашних рабфаковцев практически не было, они шли по «целевому назначению», то есть с возвратом на свое предприятие, которое, кстати, и стипендию платило, а не высшая школа.
Выходит, вот с такими парнями и столкнула меня судьба.
Глава 4
Это все вспомнилось мне из прошлой жизни, хотя довольно туманно. Я честно напряг память — и не смог вспомнить, а были среди моих однокурсников парни с рабфака?.. Ребята постарше были, да, после армии и тому подобное. Но точно их анамнез я уже вспомнить не мог.
От таких причуд времени и памяти я даже немного загрустил. Экие фортеля выкидывает жизнь! Захочешь — не придумаешь. Вот как такое может быть? И что такое время? Выходит, оно устроено намного интересней и сложней, чем это видится из рядовой человеческой жизни…
— Осторожно! — Витькин голос выдернул меня из философских дебрей. Я вздрогнул и очнулся.
Чуть ли не перед самым моим носом продребезжал двухцветный чешский трамвай «Татра». Вагоны эти могли быть в разной цветовой гамме, в данном случае он был сверху и снизу бежевый, посередине — красный. Я проследил взглядом — трамвай бодро катил под уклон среди березово-рябинового перелеска, и я понял, что огромная территория политеха со всеми опытными производствами, находится на окраине города, в промзоне. Там, куда удалялся вагон, видны были какие-то скучные бетонные заборы, крыши складских строений и тому подобная проза жизни.
— Базилевс! Ну ты че? — торопил меня спутник. Я встряхнулся:
— Да нет, ничего. Засмотрелся.
— Потом смотреть будешь! Пошли, народ ждет.
«Татра» угромыхала вправо, а мы пошли налево, к трамвайному кольцу, где в очередь отправки на маршруты стояли несколько вагонов, и чешских, и рижских, более ископаемого вида, настоящие динозавры отечественного машиностроения. В центре кольца образовалась даже не клумба, а что-то вроде скверика с жидкими осинками, березками и елочками, массы трудящихся стихийно протоптали в нем дорожки по основным направлениям: к остановкам и гастроному, находившемуся в угловом четырехэтажном доме. Туда и направили стопы мы с Виктором.
Когда вышли из скверика, я снова вздрогнул, теперь уже без всякой грусти. Просто от культурного шока.
Эпоха продолжала бить по глазам. У разгрузочной площадки гастронома стояло то, что горожанин двадцать первого века, наверное, счел бы галлюцинацией. А именно… живая лошадь!
Да-да, самая настоящая гнедая лошадка, то есть обычного темно-коричневого цвета, хомутом и оглоблями впряженная в самую настоящую деревянную телегу, правда, на автомобильных колесах — скорее всего, от ГАЗ-51 или ГАЗ-53. Стояла себе смирно, лишь помахивая хвостом и головой, видимо, отгоняя мух. А сумрачный небритый мужик в кепке, рукавицах, сером халате и чудовищных кирзовых сапогах разгружал сие транспортное средство: на телеге стояли плетеные из алюминиевых полос шестигранные контейнеры причудливого вида, наполненные поллитровыми молочными «тетрапаками», пирамидками, когда-то изобретенными в Швеции и распространившимися в середине прошлого столетия по миру, включая СССР, а потом практически вышедшими из употребления. Суровый владелец кирзачей в поте лица перетаскивал эти контейнеры в глубь подсобки.
Не успел я отойти от этого зрелища, как двустворчатая расхлябанная дверь из того же алюминия и стекла напомнила мне о том, что цветные металлы здесь еще не сдают в пункты приема. В 90-е годы такая входная группа и нескольких дней не простояла, нашлись бы предприимчивые люди, отправившие ее в металлолом. Да и те корзины с молочными пакетами пошли бы туда же без вопросов… Впрочем, эта мысль порхнула так, тенью, гораздо большие эмоции я испытал, войдя в гастроном и вдохнув такой знакомый и казалось бы навек позабытый запах советского продуктового магазина: грубоватый и какой-то реальный, что ли, природный, его невозможно описать, уж слишком много в нем компонентов, но и спутать ни с чем не спутаешь.
Первый же отдел «Соки-воды», на который натыкался посетитель в этом магазине, должен был культурно ублажать советского гражданина прохладительными напитками, включая молочные коктейли. Для приготовления последних имелся стационарный миксер «Воронеж», аппарат, которым можно было при желании убить слона. Вкуснейшие смеси из молока, мороженого и фруктовых сиропов он с адским воем готовил в гигантских стаканах из нержавейки, а разноцветные соки размещались в еще более огромных стеклянных конусах, сужающихся вниз и расположенных по три штуки на вертикально вращающихся стержнях. Соки в данном случае были: неизменный томатный (самый дешевый), яблочный и абрикосовый с мякотью. К томатному соку обязательно прилагалась соль в граненом стакане и чайная ложечка в таком же стакане с мутной водой. Покупатель мог по вкусу добавить соль в свой сок, размешать, а ложечку вернуть в стакан с водой — гигиена. Ну, можно было здесь также купить на вынос минеральную воду «Боржоми» или «Ессентуки» в темно-зеленых бутылках, а то и лимонад: «Буратино», «Дюшес» и «Тархун»… За стойкой отдела ловко управлялась приземистая тетенька средних лет в теоретически белом, а на самом деле сомнительной чистоты халате и такой же шапочке: она успевала и коктейли готовить, и соки наливать, и мыть стаканы в нажимном полуавтоматическом омывателе… Не ленилась, короче говоря.