Студентка, комсомолка, спортсменка
Шрифт:
Правда, эта женщина – не моя мать. Свою маму я бы узнал. Я ее помню. Хотя тут тоже возможны варианты. Я помню, у нее были какие-то проблемы с молоком. Она рассказывала мне. Быть может, меня временно передали какой-то другой женщине, чтобы накормить?
Обдумывая все это, я машинально продолжал сосать грудь. Молоко довольно вкусное, мне нравится. И это хорошо, что нравится. Другой пищи я не получу еще очень долго. О мясе, по крайней мере ближайшую пару лет, можно и не мечтать.
Я наелся. Больше не хочу есть. Зато сильно хочу спать. Лежать на маминых руках, уткнувшись носом в ее грудь, оказалось очень приятно. Мне тепло и уютно. Ой! А теперь еще и мокро. Как-то неожиданно из меня потекло, я даже и среагировать не успел. Впрочем, что я мог бы сделать? Все равно пришлось бы пудить в памперс.
Или не в памперс? Вроде бы он впитывать влагу в себя должен. А мне мокро. Мне не надели памперс? Женщина слишком бедна и не может их себе позволить? Возможно. А возможно, их тут и нет. Если это тело – мое собственное, то отсутствие памперса объяснимо. Во времена моего младенчества их еще не придумали. В СССР, по крайней мере, памперсов точно не было.
Я отвалился от груди и немного похныкал. Женщина поняла меня верно. Она ощупала мою пеленку, улыбнулась, встала и потащила меня к столу – переодевать. Довольная. Чему так радуется-то? Впрочем, я догадался. В моем возрасте тот факт, что я напустил под себя, никого не огорчает. Наоборот, это свидетельствует о том, что ребенок здоров и что у него нормальное пищеварение.
С меня сняли мокрые тряпки, помыли меня теплой водой и вновь туго запеленали в сухое, примотав мне руки к туловищу. Последнее мне не слишком понравилось, но возразить я, понятно, не мог.
Пока меня переодевали, женщина тихо разговаривала со мной. По-русски разговаривала. Я у нее был и зайкой, и пупсиком, и рыбкой, и котенком. Если эта женщина так чисто говорит по-русски, может, это все же мое тело? Но где тогда мама?
В комнате, кроме накормившей меня женщины и собственно меня, есть еще двое. Спящий в детской кроватке сверток и светловолосая женщина на взрослой кровати рядом. Но эта женщина тоже не моя мать.
Пока мы копошились с моим мытьем и переодеванием, эта женщина проснулась, потянулась и села на своей кровати. Посмотрела, как меня обматывают пеленками, и сказала:
– Ну как, покормила?
– Угу.
– Нормально все?
– Да, хорошо покушали, покакали, а сейчас пойдем баиньки? Да, зайка? Сейчас оденемся и будем спать. И мама поспит.
– А мой все дрыхнет. Весь в отца, такой же соня.
– Ничего, проголодается – сам проснется.
– Лен, ты как назвать думаешь? Я своего Мишкой назову.
– Не знаю еще. С мужем надо посоветоваться, чего он скажет. Мы имя не обсуждали еще.
– А сама-то как хотела бы назвать?
– Ну… Надо подумать. А вообще, мне имя «Наташа» нравится. Наверное, так и назовем.
Упс. Вот теперь уже точно понятно, что это не мое тело. Оказывается, я теперь девчонка…
Глава 2
Жизнь младенца невероятно скучна и однообразна. Я ем и сплю. Сплю и ем. Если я не ем – значит, я сплю. Если я проснулся – значит, мне пора есть. К счастью, хоть бессонницей я теперь совершенно не страдаю. Спать хочется почти постоянно. И никакой внешний шум не отвлекает. Теперь я могу спать даже рядом с работающим экскаватором (проверено). Разбудить меня может только чувство голода.
Из всех развлечений у меня есть лишь две висящие над моей кроваткой яркие разноцветные птички, на которых можно смотреть, и также разноцветные деревянные шарики на моей коляске. В отличие от птичек, на шарики можно не только смотреть, но и трогать их руками. Впрочем, ни птички, ни шарики мне совершенно неинтересны. Ведь младенец я лишь внешне.
По допотопному виду своей коляски и полному отсутствию памперсов я сразу понял, что оказался в прошлом. По-видимому, меня отбросило по моей собственной исторической линии. Во всяком случае, никаких расхождений с известной мне историей я не замечал.
Я внимательно слушал разговоры взрослых и выяснил, что здесь тоже была Великая Отечественная война, на которой, оказывается, погибли оба моих деда. Сейчас у власти находится Хрущев, и недавно была проведена денежная реформа. Настолько недавно, что люди часто называли деньги «новыми». Это позволило мне точно установить год моей «заброски». Сейчас тут 1961-й.
Моя мама торжественно отмечала каждый прошедший после моего рождения месяц. Сравнив ее слова с висящим на стене отрывным календарем, я узнал и точную дату своего рождения. Я родился 31 декабря 1960 года и совершенно неожиданно оказался прославлен на весь Союз.
Дело в том, что, по официальным данным, я стал самым последним в СССР ребенком, рожденным в первые шестьдесят лет века. А возможно, и последним в мире. Ведь родился я в 23 часа и 59 минут. Конкурировать в этом вопросе со мной могли очень немногие.
Разумеется, в более западных областях дети рождались 31 декабря и после меня. Но, считая по местному времени, я был последним. Об этом даже газета «Правда» написала. Пусть и на последней странице, но так ведь это «Правда»! Отец однажды ворвался в нашу комнату чуть не бегом. Маму испугал. Трясет газетой в руке, а сам кричит: «Ленка, про нашу Наташку в газете написали!»
Вообще-то заметку написали там про первого человека, родившегося в СССР в седьмом десятилетии века, но и меня тоже вскользь упомянули. А первым оказался какой-то мальчишка из Куйбышева. Кстати, еще в той статье написали, что Куйбышевский горсовет принял решение вне очереди выделить новую квартиру родителям этого мальчишки.
А на мое полугодие я получил неожиданный подарок. Отец и мать работали у меня на одном заводе. На каком именно – не знаю. Они его называли просто «завод». Отец был токарем, а мать трудилась в заводской столовой. Так вот. Вернувшись с работы в пятницу 30 июня, они огорошили бабушку известием о том, что завком принял решение выделить им новую двухкомнатную квартиру в строящемся доме. Потому что они – молодая семья и у них такой знаменитый ребенок, о котором даже «Правда» писала.
Днем я все время был с бабушкой, матерью моего отца. Она кормила, мыла и прогуливала меня. Особенно часто гулять мы стали после того, как закончилась весна и наступило жаркое лето. Теперь, если не было дождя, днем мы возвращались домой только для того, чтобы поесть. Кормила она меня специальной смесью, которую мы с ней ездили получать на молочную кухню. Кстати, редкостная гадость. Мамино молоко гораздо вкуснее.
Мы все четверо жили в одной комнате большой коммунальной квартиры в доме, наверное, еще дореволюционной постройки. Бабушка спала за шкафом, а моя кроватка стояла рядом с кроватью родителей, со стороны мамы. Маме удобно было поднимать меня к себе. А вот мне было не очень удобно. Потому что ночами (а иногда и днем по выходным, если бабушки не было дома) они в своей кровати начинали… ну, вы поняли. И, естественно, совершенно не стеснялись полугодовалого малыша. Мне смотреть на это было очень неприятно, и я по возможности отворачивался или жмурился. Но звуки-то оставались! Мама так стонала…