Стукач
Шрифт:
Монахов кивнул.
– Будешь говорить?
Он отрицательно покачал головой, облизывая вспухшим языком разбитые в кровь губы.
Бурханов нажал кнопку на стене, и в кабинете появился конвоир.
– В камеру! – отдал распоряжение подполковник. – До утра у тебя будет время подумать…
Москва
Все шло по плану. Утром Багаеву позвонил прямо домой Игорь Иванович Серегин из Ленинграда и попросил о помощи. Осторожно намекал, что готов заплатить сколько потребуется, чтобы только освободили Монахова, попавшегося в
Для порядка он не согласился сразу, но пообещал, что подумает и примет решение. Задумка генерала начала приносить плоды. Он давно искал удобного случая, чтобы поставить Бизона и его помощников в безвыходное положение. И вот наконец этот случай представился. Пусть и в Ташкенте, и в Ленинграде знают, что без него они и шагу не ступят.
Иван Иванович смотрел далеко вперед. Не сегодня-завтра Ким и Соленый захотят перебраться из Ташкента в Ленинград или Москву. Сюда же перекачают все свои деньги. Но гораздо более важно другое. Соленый привезет с собой бриллиант. Шансов засветиться перед органами на территории России у него будет значительно больше. И уж тогда Багаев его не упустит.
Ленинград
Поразмыслив над сложившейся ситуацией, Игорь Иванович Серегин пришел к выводу, что без помощи генерала Багаева ему не обойтись. Тревожила неизвестность. Ведь Монахова в Ташкенте могли взять по подставе для того, чтобы через него получить сведения о всех делах самого Бизона. Может, они и прихватили его в Узбекистане, чтоб подальше от Ленинграда, от сферы относительного влияния Серегина. А там – расколют Монаха, и тогда – пиши пропало, полетит все к чертовой матери.
– Иван Иванович, – доверительно вещал Бизон по телефону Багаеву. – Тут как в песне: мы за ценой не постоим, нам нужна победа…
– В песне немного по-другому, – снисходительно хохотнул генерал. – Да и ситуевина у вас такая, что не время песенки распевать. Впору плакать горькими слезами. Как же вы так влипли, а?
– И на старуху, как говорится, бывает непруха…
– Проруха, – поправил Багаев. – Э-эх! Не профессионально все это, Игорь Иванович. Ну что вам стоило позвонить заранее, посоветоваться? Я ведь, вы знаете, зла никому еще в этой жизни не желал и не делал. С доброй бы душой организовали любую операцию.
– Да не было никакой операции! – в сердцах воскликнул Бизон. – Не знаю я ничего ни о каких деньгах!
– Ну-ну-ну, – успокаивающе заговорил генерал. – Что было, то было. Не дело это – оправдываться. К тому же ошибки со всеми случаются. Значит, говорите, вытащить его нужно? Дело, по правде говоря, сложное. Мы ведь не имеем права вмешиваться в республиканские расследования без особого распоряжения министра…
– Иван Иванович, не умаляйте своих возможностей, – уже просительным тоном заговорил Бизон. – Вы можете все. Если захотите, конечно.
– Одно могу сказать: я подумаю. Крепко подумаю, что тут можно предпринять. Как вы там про песенку вспоминали?.. Но – ничего не обещаю.
На том и распрощались. Бизону оставалось лишь молиться, чтобы Багаев приложил к делу освобождения Монахова все силы.
Дела с бриллиантами Краманского-Горлова пришлось временно отложить.
Лев Исаакович был крайне недоволен тем, что Бизон предложил ему подождать с переправкой камней. Он заподозрил в этом некий подвох. Но Серегин, как мог, успокоил его и заверил, что спустя максимум две недели все будет выполнено в лучшем виде.
Узбекская ССР. Ташкент
– Стоять! – жестко скомандовал конвоир, останавливая Монахова перед дверью камеры, обитой железом и имеющей зарешеченный глазок размерами десять на десять сантиметров. – К стене!
Лязгнул замок; после чего Иннокентия Всеволодовича втолкнули внутрь. В нос ударил резкий запах параши, грязного человеческого тела и махорки. Рассчитанная на шесть человек, камера вместила не менее двадцати задержанных. Казалось, все спали. Но с появлением здесь нового обитателя люди зашевелились. Кто-то матюгнулся, кто-то перевернулся с боку на бок.
– Свежак! – донеслось из дальнего угла.
Монахов оставался стоять у двери. По всем правилам сейчас должна была состояться «прописка».
С верхнего яруса нар спрыгнул тощий мужичок, на котором были надеты лишь синие спортивные бриджи и кроссовки из кожзаменителя. Прямым ходом он направился к Иннокентию Всеволодовичу.
– Ка-а-акие мы ва-а-ажные! – начал он выписывать круги перед Монаховым, то и дело норовя пощупать его то за лацкан дорогого шелкового пиджака, то за пуговицу. – Богатенький дядя, да?
В ответ Монахов пока что молчал. Не было повода вот так с ходу затевать ссору. К тому же он знал наверняка – если в камере есть хоть один из воров, живущих по понятиям, ничего страшного ему не грозит.
– Покажь карман, фраерок! – с вызовом бросил ему тощий. И правда – потянул руки к карману брюк.
– Не суй грабки [94] , пока локши [95] не протянул! – хрипло и насколько мог грозно ответил ему Монахов.
– Тю-тю-тю! Ты где суровости набрался? – деланно удивился тот.
94
Руки (жарг.).
95
Ноги (жарг.).
Теперь уже в камере никто не спал. Все с нескрываемым интересом ожидали, что будет дальше. Действительно интересный тип подселился к ним в хату. Одет с иголочки, правда, физиономия разбита и клифт [96] запачкан. Наверняка непростой гусь. Такого и распотрошить не грех.
– Тебе привет, корешок, от Прасковьи Федоровны! – весело сообщил тощий.
Прасковьей Федоровной на лагерном жаргоне называли отхожее место, парашу. Иннокентий Всеволодович знал, как ответить на эту фразу.
96
Пиджак (жарг.).