Стукачи
Шрифт:
— Камерная — значит, классическая. Особая. Для тонких душ она. И тюрьма тут ни при чем. Камерная, она, как тихий звон, какую не ухи, сердце слышит.
— Выдумляешь! Эдак всяк свое услышит, а как плясать вместе? Один — барыню, а другой в хоровод встанет? Не-е-е, мое, что все слушают.
То-то и оно, не дано коню летать. Нету у него крыльев, — усмехался Кешка.
Когда тебе срать нечем станет, погляжу, какую музыку услышишь! Мы — мужики, без премудростев, пpoстo жили. Единой наукой — в труде извечном. И сыты были. Как вы сможете — поглянем, — серчал отец.
— Без
— Зато нынче путешествуют. Аж до Колымы! Уж куда только не впихнули наших мужиков! Вон, Ананьева, на край света согнали. В зону! Где одни звери живут. А за что? Кому мешал человек? На что надо было изводить его? Нет, раньше такого не слыхали. Нехай темно жили, а греха боялись.
Кешка умолкал ненадолго. Но потом снова распускал хвост и хвалился ученостью перед домашними:
— Вот ты, папань, знаешь, к примеру, что в городах уже печек нет. И греются люди от парового отопления.
— А едят они тоже от пара?
— На электричестве готовят…
Старик умолкал. А Кешка, победно задрав нос, продолжал:
— Чисто живут. Культурно. Скоро и в деревне так настанет. Как начальники заживем. Без грязи и навозу…
Валька дурела, слушая Кешку. Надо ж, какой грамотей стал! Больше папани знает теперь. Его хоть сейчас председателем колхоза можно ставить. Вовсе перестал быть деревенским ее мужик.
Но председателем колхоза Кешку не назначили. Привезли, ближе к весне, серьезного человека. В очках и галифе. Он приехал на машине, вместе с начальством. И на собрании колхозников, срочно созванном по этому случаю, сказал о себе коротко, предупредил, что от каждого потребует дисциплину и производительность, честность и трезвость. Обронил не без умысла, что прогульщиков и разгильдяев не потерпит в хозяйстве.
А уже через два дня вызвал на правление колхоза кладовщицу-старуху и бригадира полеводов за опоздание к началу работы на пятнадцать минут. Потребовал от правления страшного заявления на обоих нарушителей дисциплины в суд для привлечения к уголовной ответственности.
Правление заартачилось, вступилось, выгородило. Но уже на другой день все, как один, вышли на работу вовремя.
Новый председатель поселился в доме бывшего. Один. Ни с кем не сближался, ни к кому не заходил, словно держал всех на расстоянии.
Он жил бок о бок, оставаясь чужим и пришлым. Его не любили в селе. Никто его не признавал. И только Кешку тянуло к нему, как к необычному, городскому, грамотному начальнику.
Кешку влекло к нему, как муху к дерьму. Он заискивал перед приезжим. Благодарил без поручений от имени колхозников за то, что тот «кинулся на подвиг в глухую деревню развивать и отращивать сельское хозяйство страны».
Председатель потел от этих слов. И велел полудурку освободить помещение и не мешать работе.
Кешка злился. Но через полдня снова заходил в кабинет, чтоб первому подружиться с председателем. Ему так хотелось побыть хоть рядом с начальством, подышать одним воздухом, показать свою ученость, дескать, он тоже не морковкой деланый, разбирается в политике на
— Надысь вы говорили, чтоб я вывез на поля, что за скотником, восемь тележек фекалиев. Я уже справился. Вывез и разбросал говно по всему полю. Аж вороны задохнулись. Зато и культуры там вымахают нынче, не в пример прежним. Мы — деревенские, знаем, в нашем деле без навозу — ни шагу. Нам город кормить надо, целую страну. А потому все делаем нынче на совесть. Иначе — не можно. Руководитель у нас объявился. Грамотный, культурный. Его подвесть не должны. И страну! Чтоб с голода не умерла. Потому, коль ваша воля будет, я всю землю навозом отделаю. Пусть плодит она на благо народа и родимой партии! — декламировал Кешка.
Председатель форточку открыл, словно полудурок не только землю, а и весь его кабинет засыпал фекалиями так, что дышать стало нечем.
«Куда деваться от полудурка? Где найти спасенье от эрудиции? Как избавиться от него?» — лихорадочно думал человек, и его осенила мысль:
— Вы отняли полчаса рабочего времени у меня и у себя! Вы знаете, сколько денег отняли у государства? Кто дал вам право отрывать меня от работы по пустякам? В рабочее время нет места пустым разговорам! Этому вас обязаны были научить в первую очередь.
Кешку словно ветром сдуло. Он выскочил из кабинета, отирая вспотевший лоб, словно из бани вывалился.
Липкий страх закрался в душу. Ведь новый председатель не просто выругал, а впрямую пригрозил донести на Кешку в органы, как на вражий элемент, обкрадывающий целую страну своей болтовней.
«Вот задрыга недокормленный! Он еще и задается! Я ему об намерениях докладал, а он — в морду наплевал.
Подумаешь, занятой! — злился полудурок на председателя. И тут же себя ругал: — А не хрен было к нему соваться. Вот теперь набрешет чекистам, что я трепач, и докажи им другое. Он им — свой…»
Кешка со страху перестал появляться в правлении. Даже когда доводилось проходить мимо — бегом, без оглядки проскакивал его. И задание на день предпочитал получать от бригадира, а не от председателя. Его поспешил забыть.
«Лучше со своими колхозниками знаться, чем с этим, малахольным. От него чего хочешь жди», — решил для себя.
Кешка в страхе даже о новом тракторе забыл, обещанном ему зимой. Да и кого о нем спросишь? Чекистов? Председателя? Да он, видать, из них же — энкэвэдэшников. Бригадира тоже не спросишь. Сам на старом вкалывает. И, смирившись с невезучестью, забыл об обещании.
Но вдруг в конце дня, когда Кешка заканчивал ремонтировать плуг, увидел, как к нему со всех ног мчится Валька, зовет, машет рукой.
Полудурок испугался. Подумал — дома неприятность случилась иль в колхозе беда стряслась. Бросился навстречу. Та, едва переведя дух, сказала:
— Еле сыскала тебя. Скорей в контору. Председатель зовет срочно.
Полудурок с сомненьем оглядел жену:
— Че ему из-под меня надо?
— Новый трактор дают. Троим вам! Сегодня за ними поедете. Своим ходом в колхоз пригоните. Прямо с платформы. Позвонили в контору! Да шевелись же ты! Чего как шибанутый встал? — теребила, подталкивала жена.