Стукачи
Шрифт:
— Не мне расскажете. Другие как сумели справиться? Хотя новых тракторов не получали, людей меньше. И поля — не лучше ваших.
— Площадей меньше, — заметил Кешка.
— Даже больше, чем у вас…
— Значит, запахали урожай, — предположил механик.
— Что?! Да как вы смеете порочить хозяйства, где руководство само принимало участие в уборочной?! Собирайтесь оба! Вас в райкоме ждут…
С того дня Кешку в колхозе потеряли. Видели, как сел он в машину вместе с председателем. Уехали и не вернулись.
Вскоре
Глава 2 ПРОЙДОХА
Дмитрий Шилов— водитель колхозного молоковоза, не ждал для себя беды в тот день. А потому, когда под его окнами остановился «воронок», даже не дрогнул.
— За мной? — изумился, увидев на пороге людей в кожаных куртках. И, не сопротивляясь, вышел, уверенный в том, что берут его ошибочно и это скоро выяснится, он тут же вернется домой.
Но… когда Димке прочли заявление полудурка, Шилов понял:
— Хана…
Он был мужиком тертым, видавшим виды. В колхоз пришел после того, как тянул ходку на дальняке — на самом Крайнем Севере. Судим он был по воровской статье. Но тогда Шилов знал, что влип за дело. А потому не вякал о невиновности, не корчил из себя ничего.
— Фрайернулся и погорел. Накрыли мусора, — так говорил о себе честно.
Но теперь… Шилов онемел от удивления. И когда тройка особистов вызвала его на суд, он не сдержался:
— Я — фартовый! Это верняк. Но в мудаках не был и политика мне до сраки! Все, что в клифт положить не смогу — до фени! Спиздел ваш фрайер! Темнуху напорол. Я в политике, как он — в фарте. Вот спиздить что-нибудь лафовое — мой кайф! А остальное — дело фрайеров.
Особисты, проверив прошлое Шилова, плечами пожимали. Знали, воров политика и впрямь не грела. Но… Есть заявление… А от него, как от приговора, не отвертишься.
— В каких отношениях ты был с Иннокентием? — спросил один из тройки.
— Да не кентовался с ним! Он, падла, как пидор деревенский, шибанутый хворьей по калгану с самой параши. Ну, и звал я его, как вся деревня, — полудурком. Родного имени, кроме домашних, хрен кто в деревне вспомнит. Видать, за это козел набздел.
— Выпивал с ним?
— Не-е, с фраерами не бухаю. Они — западло!
— Не дрался с ним?
— Трамбуюсь с мужиками. Этот — дерьмо.
И все же Димку Шилова осудили. И, впаяв червонец, на всякий случай, отправили на Сахалин по политической статье, вместе с председателем колхоза — Иваном Самойловым и Виктором Ананьевым.
Шилов буйствовал не потому, что его «замели». Злился на статью, какой не заслужил и считал для себя клеймом, хуже сучьей мушки. Димка презирал политических. А потому в этапе успел переругаться со всеми, кто был осужден по этой статье и говорил о политике.
Когда Шилова определили в барак к политическим, он уже в первый день устроил там драку такую, после которой с десяток мужиков попали в больничку зоны.
Когда за этот погром Шилова вытащили в дежурную часть и спросили, за что учинил бузу, ответил презрительно:
— Мозги фрайерам через жопу вставлял. Перетряхнул, чтоб на место влезли.
Начальство зоны не терпело политических. Изгалялось над ними при каждом удобном случае. А потому Шилова не наказали. Но не решились оставлять его в бараке политических, чтобы те, объединившись, ночью не придушили Шилова на шконке за все его разборки. И кинули его в барак к работягам.
На следующий день Шилов, как все, пошел в цех сбивать ящики, бочки, которые потом отправлялись на рыбокомбинат.
Димку поставили сбивать ящики. До этого дня он не имел представления, как сколотить их. И у него все валилось из рук. Гвозди гнулись, отскакивали в разные стороны, доски ломались. Шилов много раз ударял молотком по пальцам, промахивался, матерился и снова принимался за ящики.
Сачковать тут не приходилось. Всяк работал на свой план и не помогал другому.
Димка вымотался в первый день так, что дремал за ужином, едва не уснул на параше. И его грубо столкнули с нее окриками. Шилов в долгу не остался. Он отбрехался достойно, так, что у работяг в ушах до утра звенело. А Шилов спал, как сурок, не слыша разговоров.
Он решил воздержаться с трамбовкой потому, что именно работяги имели самые большие зачеты за выработку и раньше других выходили на волю. Это удержало в бараке и в цехе. Понемногу он привык к новой работе, освоился, стал выполнять норму и вскоре не валился с ног, как поначалу, стал приглядываться к людям, вслушиваться в их негромкие разговоры.
Да и у самого вскоре завелся собеседник — сосед по шконке — седенький, плюгавенький старичок, какой сам себя звал Миколаем. Он и в цехе работал рядом с Димкой. Изредка помогал, подсказывал. И Шилов разговорился с ним как-то после ужина.
— Давно ты, дед, тут кантуешься? — спросил будто ненароком.
— Шестой год. Еще зима, и домой, если доживу.
— А за что попух?
— Сторожем работал. При магазине. Ну и заснул. А магазин — обокрали. Воров не нашли. Меня заместо их в тюрьму кинули, — пожаловался дед тихо, без слез.
— И сколько влепили тебе?
— Пятнадцать годов. Вот и рву кишки, чтоб по зачетам, по половинке выйти. Срамно будет в тюрьме издохнуть.
— Эх, дед, ни за что влип. Фартовые, поди, кайфуют на воле, а ты — паришься, — пожалел старика. И сказал: