Ступай и не греши
Шрифт:
Стефан Матеранский при сем присутствовал, словно бедный родственник на богатых именинах, он явно завидовал своему другу, а Довнар, преисполненный гордостью, свысока поучал его:
— Надо уметь жить! Что нам деньги, если мы сами — золото? В свете так принято, что в человеке ценят только его успех, и в этом случае бери пример с меня. Сам видишь, что я пришел, увидел и победил, как Цезарь… Что там эти экзамены? Не в них дело. Дело в самом человеке.
В обратный путь из Одессы они тронулись вместе с Виктором Довнаром, чтобы готовить его для поступления
Так радостно и легковерно начался первый учебный год Довнара в новом для него институте. Ольга Палем с замиранием сердца боялась — не получилось бы с паровозами, как с математикой и медициной? Но ее Сашка возвращался домой очень веселым, говорил, что изучение механики ему нравится.
— Знаешь, когда все наглядно двигается, что-то за что-то цепляется, чтобы возникло движение, тогда мне понятно…
Настал роковой для женщины день, когда Довнар сказал:
— Оля, позволь, я приглашу на ужин своих новых товарищей. Сама убедишься, какие замечательные молодые люди! Князь Жорж Туманов — тифлисский красавец, пишет стихи, а Стась Милицер — страшная уродина, зато сколько в нем ума и желчи. Кстати уж, — сказал Довнар, загадочно улыбаясь, — теперь я не стану возражать, если ты представишься им наследницей крымских Гиреев, а то ведь мне совсем нечем похвастать… Вот и брызни на моих друзей из струй бахчисарайского фонтана!
Грузинский князь Туманов, происходящий из очень культурной семьи, оказался милым и скромным человеком, а варшавянин Станислав Милицер, искоса поглядывая на Ольгу Палем, загадочно улыбался — так улыбался, словно давно знал о ней какую-то гадость. Под этими взглядами Милицера она чувствовала себя скованной, разоблаченной, заранее проклятой и опозоренной.
Предчувствия не обманули ее. Выходя на кухню, чтобы перекурить, Милицер конкретно спросил у Довнара:
— Кто она тебе, эта задрыга?
Довнар не лишил себя удовольствия предстать перед сокурсником бывалым мужчиной, давно пресыщенным женщинами.
— Да так… живем, — равнодушно изрек он.
Милицер стряхнул пепел папиросы в красивую сахарницу (и на эту деталь я прошу читателя обратить внимание).
— Опасное занятие: жить вот так, как вы живете, — сказал Милицер, выпуская табачный дым прямо в лицо Довнара. — Не лучше ли развязаться с ней сразу, чтобы сохранить себя ради идеальной чистоты своего служебного формуляра.
— До этого далеко! Я ведь еще студент.
— А случись она забеременеет — тогда не развяжешься.
— Ольга пользуется кружкой Эсмарха.
— А, ерунда! — отмахнулся Милицер, гася окурок папиросы в тарелке с рыбным салатом. — Все ею пользуются, и все ходят с животами аж до самого носа… Догадываюсь, что ты уже наобещал ей с три короба счастья, еще не зная, что эта бабенка способна испортить тебе положение в обществе.
— Пока она мне не мешает, — ответил Довнар.
— Но еще станет
— Из Симферополя, — машинально поправил его Довнар.
— А какая разница? Жиды уже сожрали великую Речь Посполитую, а теперь принимаются обгладывать великую Российскую империю, и этим легендарным Саломеям, танцующим в неглиже, не следует доверять. Ты об этом, кажется, не подумал!..
Ольга Палем не могла знать о сути этого разговора, но женский инстинкт сразу подсказал ей, что Милицера надо бояться.
Проводив гостей, она спросила Довнара:
— О чем вы там говорили?
— Где?
— На кухне.
— Да так. О разном.
— Лучше сознайся сразу, что речь шла обо мне, и, конечно, я не заслужила от вас ни единого доброго слова…
Возник очередной скандал. Случилось невероятное, но точно подсказанное из глубин женского сердца: Ольга Палем настаивала, чтобы Довнар оставил дружбу с Милицером. Получалось какое-то несуразное положение: Милицер советовал Довнару избавиться от нее, а она требовала от него изгнания Милицера.
— Это очень пакостный человек, — доказывала она.
— Чем ты это докажешь?
— Он смотрит на меня так, словно я перед ним голая. И не спорь! Это вы глупцы, а мы, женщины, умеем читать во взорах мужчин даже то, в чем они никогда не сознаются.
— Что же ты прочла в глазах Стася?
— Не знаю — что. Но мне страшно.
— За кого? За себя?
— Не за себя, а за тебя, дурака…
Я давно уже склонен думать, что Ольга Палем была намного умнее Александра Довнара.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Вива» был ею пристроен в подготовительный пансионат г-на Ивановского, обещавшего втемяшить в него то, чего не могла вдолбить гимназия. Ольга хлопотала по дому, подруг у нее не было, а на одиночество она никогда не жаловалась.
Сейчас ее угнетало другое. Ее любимейший изверг, общаясь с Милицером, обрел в своем характере, и до этого далеком от золотого, то, что раньше в нем не замечалось. Теперь, набравшись «мудрости» у того же Милицера, он начал выставлять наружу цинизм — грубый и беспардонный. На смену интимной деликатности пришло откровенное хамство, и Довнар, хватая в пястку самые интимные части ее тела, говорил самоупоенно:
— Во! На моих-то харчах какой здоровый бабец отрастила.
— Сашка, имей совесть, — отбрыкивалась она.
Теперь бороться с Довнаром становилось труднее.
Если раньше он во всем подчинялся мамочке, то отныне целиком подпал под влияние Милицера, более опасного и хитрого.
Желая исправить «семейное» положение, Ольга Палем поступила чисто по-женски, она решила перетянуть Милицера на свою сторону, дабы сделать из него союзника — в борьбе за Довнара (и против того же Милицера). Ради этого она решилась даже на то, чтобы пококетничать перед врагом, делая вид, что он ей безумно нравится, и однажды с гитарой в руке она исполнила персонально для него, как бы намекая: