Ступающая по воздуху
Шрифт:
Спустя какое-то время он с силой обхватил бедра девушки, сдвинул ее в сторону, заставил согнуть и слегка развести ноги, приложил ухо к золотистым волосам лобка, потом коснулся их ртом. Язык добрался до взбухающей серповидной плоти, Рюди вобрал ее в рот, мягко стискивая зубами. Он предавался этой игре до тех пор, пока по телу Эстер не пробежала первая теплая волна. Еще одна. И еще. И, наконец, последняя. Как тот самый накат прибоя летней ночью в Рапалло.
Потом они уснули, и его ладонь, как всегда, тонула у нее в паху. На руку Эстер опирался его затылок. Сама она дремала где-то час, а может, и дольше, и проснулась в приступе кашля. Его же сон был так глубок, что ему не помешали
Она направилась к вилле Ромбахов, которая была всего в восьми домах отсюда. И тут она не выдержала и расплакалась, так горько, что не могла идти дальше. Она села на выступ стены чьего-то сада и уже рыдала в голос, отчего даже переполошились собаки в ближайших дворах. Розебуд, афганскую борзую Грабгеров, она узнала по хриплому лаю. Эстер мутными от слез глазами смотрела на луну. Предрассветная луна той ночи казалась наполовину съеденным кровавым апельсином.
~~~
— Квайдт? — Марго не пришлось напрягать память. Конечно, ей известно это имя. Какому-то Квайдту раньше принадлежала Красная вилла.
— А как ты узнала его имя?
— Так.
— Так?
А не может ли она рассказать побольше, допытывалась Эстер, набивая рот куском торта. Марго тактично старалась не замечать грязные ногти девочки, даже краем глаза она видела, насколько запущенной выглядела Эстер, и Марго прониклась состраданием, не давая, однако, ему разгуляться.
Да, ее отец в конце тридцатых годов купил этот дом. Но не у Квайдта, а у некоего господина Хазера. Ей было тогда четырнадцать лет. Помнит только, что было такое еврейское семейство Квайдтов, которое покинуло Австрию, когда время заставило.
— Угу, — кивнула Эстер. — А не знаешь, куда они подались?
— Ешь торт. Принести тебе чего-нибудь горячего?
— Угу, — подтвердила девочка с туго набитым ртом.
Марго отправилась на кухню и в два счета чудом сотворила картофельную запеканку.
— Почему ты спрашиваешь? — крикнула она из кухни, перекрывая шум вытяжного устройства.
— Просто так!
— Что-что? — еще громче пыталась докричаться из кухни Марго. Через несколько минут она с маленькой кастрюлькой вошла в комнату.
— Уютно тут у вас. Знакомая софа. Заново обтянута. На ней мы частенько спали. А как Мауди на самом деле?
Марго не проронила в ответ ни звука, и Эстер увидела, как на ее лицо надвинулась тень. Точно серая мгла горести. Ненужный вопрос, должно быть, задел самый болезненный нерв. И Эстер поняла, что было бы бестактно и дальше соваться к Марго с вопросами. Вместо этого она смела всю свою порцию прямо-таки с аппетитом лесоруба и так торопливо, что Марго удивилась, как девочка не обожгла при этом язык. Довольно долго они сидели молча. И, выбрав, как ей казалось, подходящий момент, Эстер подняла глаза. Но глаза визави были во всеоружии, и поэтому на взгляд отвечало сердце.
— Можешь приходить, когда захочешь.
— Да уж точно приду.
— Я знаю.
— …
— Тебе нужны деньги?
— Не стану отрицать.
— Вот.
— …
— Да ладно, ладно.
— Ну что ж… тогда я отваливаю.
— …
— Э-э… Скажи Мауди и Амрай… ну ты знаешь.
Выйдя на площадь Симона Зилота, она остановилась и посмотрела на окна латуровской квартиры. Вновь они встретились взглядами. Эстер хотела взмахнуть рукой, но не решилась. По дороге она думала о том, почему Марго в последнее время казалась ей такой чужой.
— Она уже не красит волос, — пыталась объяснить она эту перемену. — К тому же похудела. Состарилась. Выглядит просто больной. А почему она не захотела говорить про Мауди?
Панкуха потащилась к площади Двух лун. Рюди она могла уже заметить издалека. Он был самым низкорослым среди скинов. Она подошла, парни буйствовали и горланили, все уже накачались. Рюди видел ее, упорно на нее не глядя.
— Эй! — крикнула она с обидой. — Здесь уже людей не узнают? — Она собиралась сунуть ему деньги в куртку, и тут он плюнул ей в лицо своей желтой слюной.
— Сама себя трахай, сучка! — прошипел он.
Месяца через два — Эстер знала, что мужская парочка Иммерзеелей уезжает на отдых только в августе, — она позвонила в монументальную арочную дверь Красной виллы. Никто не отозвался. Но вскоре она услышала треск подъезжающего к дому мотоцикла. За рулем старого, выкрашенного в защитный цвет «стайер-пача» был Яап, а Хенк сидел в коляске.
Великолепный летний день был в меру жарок. Голландцы возвращались из маленького странствия по холмам и долам, куда отважились прокатиться на отреставрированном за немалые деньги мотоцикле. Весь день они лихо колесили по лугам, можно сказать, носились, — прямо-таки летучие голландцы. Добрались аж до южной окраины Брегенцского леса. В трактире «Буттерблуме» они ели творожные клецки с яблочным муссом, что доставило некоторые неприятности пищеварению, а потом, изрядно поплутав, выбрались наконец из этих лесов.
Яап расстегнул ремни своего кожаного шлема, похожего на иллирийский, снял оранжевые горнолыжные очки и осадил панкуху. Это — частная собственность. Не будет ли угодно убраться? Эстер жестом послала его подальше.
Хенк тоже снял со своей головы сооружение, напоминавшее беотийский шлем, и сумел водворить спокойствие. Выслушав Эстер, он сказал, что искренне сожалеет, но еще год назад фирма по очистке помещений удалила с чердака весь хлам. Разумеется, можно посмотреть, не осталось ли там чего.
Эстер немедленно отправилась на поиски. А Хен-ку еще раз пришлось услышать, что он слишком благодушен для этого мира. Это надо же — впускать в дом всяких гопниц.
Пузатого комода, в котором Эстер когда-то нашла фотографию, на чердаке уже не было. Коробки тоже исчезли. Огромное помещение теперь удивляло своей чистотой. Эстер разочарованно покинула его.
Ночью в ее комнате беспрерывно гремело «God, save the Queen» в исполнении «Sex Pistols». Эстер разделась, потом долго стояла под струями душа и, даже не обмахнувшись махровым полотенцем, легла на неубранную постель. Она снова взяла в руки фотографию и задержала взгляд на устах принца с такой нежной вмятинкой над верхней губой. Она вновь и вновь читала надпись на оборотной стороне: Энгельберт Квайдт. Фотоателье Т. Й. Кехле. Якобсрот. И тут ее осенило.