Ступающая по воздуху
Шрифт:
Так проходило время бессонных ночей. Но время казалось Амрай ложно понимаемой мерой отсчета. Настоящее — бесконечно, а прошлое длится не дольше мгновения.
Амрай снова переключилась на Георга, она размышляла о том, что ему посоветовать. Стоит ему продавать своих буренок, меняя их на вошедших в моду коров шетлендской породы, или нет. Остановившись на мысли, что Георг никогда не сможет расстаться со своей престарелой Гундис, Амрай задремала.
(Битва анлегов) Асфальт размяк, солнце весь день заключено в ржаво-красный ореол. Пахотная земля превращается в пыль, урожай загублен. 27 июля городские власти запретили мыть автомобили водопроводной водой и рекомендовали экономно расходовать ее. Тот, кто будет поливать свой сад, понесет наказание вплоть до ареста.
Четверг. Раннее утро. Тускло светает. Накануне в пойменных лугах у Магдалинина леса, близ старицы Рейна, четверо мужчин устроились на ночлег в спальных мешках. Один из них уже на ногах, он собирает хворост для тлеющего костра. Костер разгорается, и мужчина ставит на огонь котелок с водой. Потом, пнув носком сапога спящих, он будит их, и они выползают из мешков. Это — почти еще мальчики, они коротко острижены, каждому не больше двадцати лет. На них серо-зеленые майки и трусы. Проворно и безропотно они тут же облачаются в униформу. Тот, что поднял их, значительно старше, ему, скорее всего, за тридцать. Он не из их числа. На нем одежда какого-то полувоенного типа и армейские сапоги времен Второй мировой войны. Но он их предводитель, это очевидно.
Рюдигер Ульрих. Рюди. Тот, что давным-давно был первым приятелем Эстер.
До сего дня его жизнь была сплошной передрягой. Из «Синенькой» он перекочевывал в заведения соцзащиты. Оттуда его на два года забрали в тюрьму — за то, что во время поножовщины он тяжело ранил своего воспитателя. Через три дня после освобождения он уже отправился наркокурьером в Амстердам. В Пассау он был арестован службой по борьбе с наркоманией и обвинен в нарушении закона, запрещающего распространение наркотиков. Полгода тюремного профилактория в Парсберге. Запрет на въезд в Германию. Потом — запрет на въезд в Швейцарию. Его уже знали все таможенники трех пограничных стран. Нескончаемое бегство от людей и вечный поиск дурманящего зелья, чтобы убежать от самого себя. Он гордился тем, что отец, заставлявший его есть из собачьей чашки, дал ему при крещении имя Рюдигер. Это слово радовало слух. Не в последнюю очередь потому, что тот таинственный почтовый террорист начала 90-х орудовал под псевдонимом Рюдигер фон Штархемберг. Рюди тоже хочет быть графом Штархембергом. И он докажет это на деле.
— Мы утрахаем весь мир! — вопит он, тянется за бутылкой пива, сшибает пробку и жадно прикладывается.
Пареньки просыпаются окончательно. Это — солдаты федеральных вооруженных сил, подавшиеся после школы в контрактники. Все трое служат в танковых войсках, овладевают специальностями: механик-водитель танка, наводчик орудия и заряжающий.
Сириус, двойная звезда, удаленная на 8,6 световых лет, снова тускло брезжит в утреннем небе. Из-за Мариенру выползает солнце, и жара лавой низвергается с вершины горы.
А на нижнем этаже дома № 87 по Йоханнесгассе уже гремит рояль. Он расстроен самым прискорбным образом. Однако музыка живуча. Теперь отрабатывается фуга, и ее тема преподносится как клише с почтальоном, который трубит в свой рожок. Музыка внезапно обрывается, а исполнитель тут же выдает свою слабость, не позволяющую ему идти дальше. Он разучивает мелодическую фигуру, короткую трель. Сначала медленно, потом все быстрее. Он упражняется снова и снова, до бесконечности.
Ведь нынче вечером Рейнтальский симфонический оркестр дает в местном одеоне свой второй летний концерт. Объявлено выступление пианистки, которой всего шестнадцать лет, она будет играть «Коронационный концерт № 26» Моцарта. Эдуард не станет задирать юную исполнительницу. У него созрел иной план: он выступит сразу после ее дебюта, а именно в тот момент, когда она встанет из-за рояля — чтобы упредить аплодисменты. Он откажется от своей обязательной речи и начнет играть «Каприччо» в самый разгар аплодисментов. Он тщательно все обдумал. Фрак в полной готовности уже три дня висит на дверном крючке, туфли сияют лаком, а сам он преисполнен уверенности, что сегодня ему удастся безошибочное и совершенное исполнение. Такое у него было предчувствие, нечто вроде видения. Сегодня или никогда. Флоре вбивал звуки, как гвозди, в плотный воздух утра.
Полуденное солнце палит без удержу. Небесная высь как мутное стекло. Воздух зыбится в далях и морочит глаз отражениями и миражами. Вечные льды на гребне Кура стали смещаться, такое случается раз в сто лет, как утверждает местная хроника.
Около десяти кто-то позвонил в дверь Харальда Ромбаха. Для него это не было неожиданностью, так как он тут же открывает дверь. Константин Изюмов в голубой футболке и полотняных брюках улыбается, засматривая ему в глаза, и входит. Харальд не очень-то разговорчив с утра, и Изюмов считается с этим. Несколько скупых указаний, связанных с тем, что каждый раз в июле легочно больной Изюмов припоминает предложение отдохнуть на море. Ромбах вручает ему связку ключей в чехольчике из серой кожи. Русский благодарит и собирается уходить, но Харальд останавливает его. Ему только что пришло в голову предупредить: в этом году Изюмов будет на вилле не один. Там уже две недели живут Эстер и Мауди. Но места хватит всем, и, если угодно, можно даже не пересекаться друг с другом. На секунду Изюмов удивленно замирает. Затем вдруг улыбается, церемонно благодарит и уходит, спускаясь к своей машине.
Харальд в пижаме и темно-зеленом шелковом халате направляется в свою половину дома, где его ждут не просмотренные до конца газеты. Поднимаясь по лестнице, он слышит голос из-за двери, ведущей в комнаты Инес, — голос Бауэрмайстера. Только этого не хватало. Разумеется, было бы куда лучше, если бы дом унаследовал он один. Но старик спутал все карты. Наверху, в спальне, Харальду трудно сосредоточиться. Он думает об Изюмове и думает о Мауди. И о том человеке, что погиб десять лет назад.
Он погружается в размышления. Бессмертие, должно быть, вопрос памятования. Человек продолжает жить до тех пор, пока о нем думают. А уж после он вправе умереть и быть забытым. Забвение — высшая честь, какая только может быть оказана человеку.
Ромбаху неведома категория раскаяния. Когда обнаружили труп человека — Харальд так и не узнал, что это Бойе, — поначалу не удалось даже определить пол, не говоря уж об установлении личности. То, что осталось от тела, пришлось в буквальном смысле смывать с дорожного покрытия, писала газета «Тат».
Тем не менее Харальд страдает. Не от раскаяния. Раскаяние он понимает как неточность ощущений и называет его китчем. Нет, страдает он оттого, что не может больше обрести неописуемо прекрасного чувства сердцебиения. Поэтому прошлой осенью он еще раз встретился с Мауди. Он просил ее раскрыть тайну. Он молил ее дать соответствующие показания в полиции и тем самым избавить его от этого. Чтобы сделать это самому, ему не хватает необходимого побуждения.
Но Мауди оттолкнула его от себя. Ее слова звучат у него в ушах и сейчас, когда взгляд скользит по засыхающему внизу саду.
— Ты хочешь, чтобы я сохранила тайну. Я буду ее хранить.
Взгляд Харальда вязнет в кленовых листьях. Он берет чашку с остывшим чаем и листает газеты.
Голубоватую кору эвкалиптов на Монталлегро, белые стебельчатые цветы миртов, лавры и олеандры, темные как морская бездна, козырьки пиний тоже обдавал беспощадный жар. Но южному солнцу это всегда прощалось, и в Рапалло начинается привычно знойный июльский день. Перед храмом делла Мадонна ди Монталлегро колышется толпа седовласых женщин и нечесаных детей. Месса закончилась. А там, позади, пылает красной черепицей кровли вилла Ромбахов.
Мауди спит. Эстер уже проснулась и давно не сводит глаз со спящей подруги. Пора бы уж и встать, думает она, неплохо бы вместе махнуть в Геную. Эстер приникает ноздрями к шее Мауди, ловит ее запах и ощущает горячее дыхание. Эстер целует Мауди в лоб, но та лишь отворачивается. Эстер поднимается и идет готовить завтрак. Свист чайника, должно быть, разбудил Мауди, и с заспанными детскими глазами и слежавшимися волосами она садится за стол. Эстер дает ей очухаться. Потом они принимаются обсуждать планы на день, отменяют поездку в Геную и принимают решение купить в Санта-Маргерите новые купальники. Оттуда — двинуться дальше — на мыс Портофино и, если будет время, добраться даже до Сан-Фруттуозо. Туда можно попасть только на судне. Они хотят увидеть «Христа в пучине», ту самую бронзовую статую на морском дне, изображение которой по-своему впечатляло их еще детьми.