Ступеньки, нагретые солнцем
Шрифт:
«Есть настроение. И есть правда. В искусстве это главное правда. И настроение. Чтобы оно заражало. Тебе грустно, и мне грустно ты сумел меня заразить. Понимаешь?»
Сегодня Тимка снимает новый фильм, он назовёт его «Весёлые звери».
Он подходит к вольере с обезьянами. Самое развесёлое место в Зоопарке. Мартышка сидит на жёрдочке, высоко, и чистит апельсин. Она внимательно занимается своим делом, аккуратно сильными пальцами снимает оранжевую корку. Другая мартышка из дальнего конца клетки смотрит. Лицо такое серьёзное, глаза строгие.
Тимка наводит на них кинокамеру; наверное, получатся хорошие кадры, почти как по телевизору «В мире животных».
Обезьяна с апельсином быстро съедает апельсин. Не отдала. Даже не поделилась. Наверное, думает: «Не надо было отнимать. Попросила бы по-хорошему, другое было бы дело».
Нет, животные в клетках не только грустные. Даже в неволе есть у них свои весёлые минуты.
Тимка снимает пыряющих уток на пруду. Весело брызгаются пушистые утята. У селезней шапочки из зелёного бархата.
На площадке молодняка львёнок и щенок овчарки качаются на качелях, совсем таких же, как у Лены в детском саду. Лена очень любит качаться на этих качелях. Когда Тимка приходит за ней в садик, она просит: «Тима, покачаемся на качелях». Тимка садится на один конец доски, а Лена — на другой. Он кажется себе в это время большим и очень тяжёлым. Леня взлетает вверх и громко визжит, хотя доска поднимается совсем невысоко. Но Тимке невысоко, а маленькой Лене высоко. А может быть, она визжит просто так, чтобы было больше шуму.
Львёнок сидит на своём конце доски, а щенок — на своём. И качели плавно ходят вверх-вниз. Львёнок открывает пасть; Тимке кажется, что он улыбается. А щенок радостно визжит. И все дети и взрослые, которые смотрят на них, весело смеются. И Тимка смеется.
Женщина с большими бусами говорит мальчику в клетчатой кепке:
— Смотри, смотри, Вадик! Мальчик снимает кино. Хорошо, когда у человека есть увлечение. А у тебя, Вадик, нет увлечения. Я тебе сколько раз говорила — выбери себе увлечение. У других детей есть, а у тебя нет.
Она говорит ровно, без всяких интонаций, от этого Тимке кажется, что она гудит. Вадик молча слушает, кивает. Он, наверное, согласен, что хорошо, когда у человека есть своё увлечение. И плохо, когда у человека нет никакого увлечения. Тимке стало жалко этого Вадика, он подмигнул ему: ничего, мол, не тушуйся. Подумаешь, увлечение. Нет — значит, будет. Но Вадик виновато смотрит на свою маму. А она гудит и гудит.
Тимка закрыл кинокамеру, убрал её в футляр. Снимать больше не хотелось. На днях в кружке он проявит плёнку и, если получится хорошо, покажет в классе фильм. Он назовёт его: «Весёлые звери». Галина Ивановна уже напоминала ему:
— Тима, когда же ты покажешь нам свой фильм? Поторопись, а то скоро кончится учебный год.
Тимка сказал:
— Хорошо, Галина Ивановна, я потороплюсь.
Тимка не мог ей сказать, что у него почти нет готовых фильмов. Потому что он любит снимать, но когда снимет, положит куда-нибудь в дальний угол ящика непроявленную плёнку и снимает следующий сюжет. Проявлять Тимка не умеет. Ван Ливаныч говорит:
«Только сам. Настоящий кинолюбитель всё делает сам. Пижоны отдают проявлять плёнку в лабораторию».
Тимка не пижон, он не отдаст. Но и сам не проявляет. Скучная работа возиться с проявителями и закрепителями. Выбирать сюжеты для съёмок, интересно строить кадр — совсем другое дело. Это Тимка мог бы делать с утра до вечера. И ещё иногда смотреть на Катю, без этого жизнь теперь казалась ему тоскливой, даже если в ней были киносъёмки.
Один раз он сидел дома и вдруг увидел, как во двор вышла Катя. Она шла по двору, размахивала хозяйственной сумкой. Потом он видел, как она стояла и смотрела на дворничиху, кормившую голубей. И Тимка взял кинокамеру и стал снимать Катю. Сначала снял, как она идёт, размахивая сумкой. Потом — как смотрит на дворничиху и на своих любимых голубей. Потом — как она возвращается из магазина, из сумки торчит батон и бутылка кефира. И Катя отламывает кусок хлеба и бросает голубям. А они жадно хватают его, и Катя кидает ещё…
Получилась съёмка скрытой камерой: Тимка снимал, а Катя не знала. И вела себя очень естественно. У неё было очень красивое лицо — улыбающееся, беззаботное. Особенно когда она кормила голубей. Светило солнце, на Кате была красная курточка и синие брюки. На цветной плёнке это должно получиться красиво: голубое небо, серые голуби, красная куртка, синие брюки.
Ван Ливаныч подёргал усами и сказал, что у Тимки есть художественное чутьё.
— Смотрите, ребята. Тима всегда умеет взять красивый кадр. Жаль, что он не любит чёрной работы. А то бы из него получился прекрасный кинолюбитель.
Не любит чёрной работы. Как будто есть такие люди, которые любят чёрную работу. Приходится, вот и делают. И Тимка тоже делает. Он в последнее время сам проявил несколько пленок. И сам сделал монтаж: склеил кадры в таком порядке, что получился не просто набор кадров, а фильм. И даже сложил всё аккуратно по коробкам. Ван Ливаныч увидел это, ничего не сказал, но одобрительно кивнул Тимке: молодец, мол, давно бы так.
На другой день Тимка сказал Галине Ивановне:
— Я могу показать кино, если интересно.
— Конечно, интересно, — ответила Галина Ивановна. — Мы с удовольствием посмотрим.
И вот они собрались в кабинете физики, потому что там есть затемнение. Опустили шторы, в кабинете темно. Золотцев, конечно, тут же пополз в темноте под столами. Но Света сказала:
— Золотцев, перестань ползать под столами. Все прекрасно знают, что это ты.
— Ябеда и подлиза, — отозвался Золотцев и сел на место.
Галина Ивановна сидела сзади; она сказала, что нехорошо мешать, когда твой товарищ хочет показать свою работу.