Стыд
Шрифт:
— И что тебе только в голову лезет! — нахмурившись, заметил Реза. Хоть и притворился он, что не понял жену, хоть и намекал Омар-Хайаму, что мысли у Билькис блуждают совершенно неприкаянно, как и она сама, — все же смысл ее слов очевиден: по ее предсказанию он вознесся высоко, выше некуда, но пока поднимался, один за другим отпадали от него люди, точно использованные ступени — от ракеты, стремящейся к звездам, к звездам на погонах: Дауд, Благовесточка, сама Билькис. «А чего мне, собственно, стыдиться? — утешал он себя. — Ничего дурного я им не сделал».
Судьба не баловала Билькис: вот золотой рыцарь на коне махнул ей напоследок вымпелом,
Как-то утром Билькис на глазах у домочадцев и слуг закуталась в черное покрывало, опустила плотную чадру, хотя и не думала выходить из дома. Реза Хайдар спросил, что бы это значило, на что она, пожав плечами, ответила, что «слишком жарко, хочется шторы опустить». К тому времени изъяснялась она преимущественно иносказательно, шепча то о шторах и занавесах, то об океанах, то о ракетах. Вскорости все привыкли и к этим образам, и к этой чадре загадочности — ведь у каждого свои заботы. Так и бродила призраком по коридорам дворца Билькис, словно пыталась отыскать что-то давно потерянное, может, свою суть, от которой осталась почти бесплотная тень. Реза Хайдар велел не выпускать жену на улицу… и жизнь пошла своим чередом, с домашними делами управлялись слуги, а хозяйка резиденции главнокомандующего все больше и больше обращалась в мираж, в бесплотный шепоток, в зачадренную молву.
Изредка звонила Рани Хараппа. Билькис когда подходила к телефону, а когда и нет. Говорила так тихо и неразборчиво, что Рани не понимала слов, лишь по тону чувствовала, что подруга на что-то крепко досадует. Может, на нее, на Рани. Как знать, вдруг у без пяти минут уволенной в запас генеральской жены набралось достаточно гордости и она возроптала против Искандера Хараппы, мужниного благодетеля. Однажды она четко и громко заявила подруге:
— Твой муж, Рани, успокоится лишь тогда, когда мой Реза будет валяться у него в ногах и целовать ему сапоги.
На всю жизнь запомнился генералу Хайдару визит к Искандеру Хараппе: он хотел поговорить с премьер-министром о военном бюджете, но за свое рвение удостоился лишь пощечины.
— Отпускаемые нам средства ниже приемлемого уровня, — пожаловался Реза.
К его изумлению, Искандер так сильно хлопнул ладонью по столу, что подпрыгнул чернильный прибор, ручки повыскакивали из гнезд, а по углам заметались тревожные тени, поглотившие крик премьер-министра.
— Для кого приемлемого? Хватит, с диктатом армии покончено! Крепко это запомни! Отпустим вам на год горсть медяков — значит, хватит с вас. Заруби это на носу и пшел вон!
— Быстро же ты забываешь друзей, Искандер, — не повышая голоса, заметил Реза.
— У премьер-министров нет друзей! — отрезал Хараппа. — Есть только временные союзники, и связывает нас взаимная выгода.
— Значит, ты потерял все человеческое, — сказал ему Реза и задумчиво добавил: — Человек, верующий в Бога, должен верить и в людей.
Искандер Хараппа так и взвился:
— Смотри генерал,
Тут он выскочил из-за стола, подбежал к Резе и, брызгая слюной на генеральские щеки, завопил пуще прежнего.
— Да простит тебя Всевышний, — пробормотал Реза,—только не забывай: мы тебе не прислуга.
В эту-то минуту Искандер и ударил его по заплеванной щеке. Реза не ответил тем же, лишь тихо проговорил:
— Следы от таких пощечин не скоро сходят.
Много лет спустя Рани Хараппа подтвердила его слова, увековечив пылаюший след от пятерни на шали.
В это время Искандер Хараппа уже давно покоился в могиле, а его непреклонная, как штык, дочь вместе с матерью сидела под домашним арестом. Реза Хайдар как кошмарный сон вспоминал и пощечину, и все те годы, когда Искандер издевался над ним. Арджуманд оказалась еще хуже: она раз взглянула на генерала с такой неприкрытой ненавистью, что тот понял— девушка на все способна Однажды Искандер послал ее вместо главнокомандующего принимать ежегодный военный парад. Тем самым он хотел унизить военный люд, ведь им пришлось бы отдавать честь женщине! Более того: женщине, далекой от каких-либо государственных должностей! Реза тогда оплошал, он попытался поделиться с Коваными Трусами своими заботами.
— Похоже, сама история развела наши семьи, — посетовал он, — и мы сейчас в ссоре, но не забывайте, Арджуманд, мы ведь не чужие. У нас общие корни.
— Знаю,—бросила она, смерив его презрительным взглядом,—кажется, моя мать доводится вам двоюродной сестрой.
А как там Суфия Зинобия?
Она вышла замуж, но не стала женой. В первую брачную ночь в Карачи Омар-Хайам (согласно условиям договора) не имел права никуда увозить свою супругу. Его проводили в спальню с узкой кроватью, но без Суфии Зинобии. Проводила его айя Шахбану, она остановилась на пороге и застыла, точно окаменела.
— Господин доктор, — наконец заговорила она, — скажите, что вы собираетесь делать?
Столь вопиющее нарушение этикета отношений слуги и хозяина вызвано было неуемной заботой няни о Суфие Зинобии. Омар понял и не рассердился.
— Не волнуйся, — успокоил он девушку. — Я знаю, что жена недоразвита. И не собираюсь принуждать ее, настаивать на своих правах мужа.
Шахбану кивнула:
— Ну, тогда ладно. А долго ли вы сможете так терпеть? Ведь мужчины тоже живые люди.
— Буду терпеть, покуда жена сама меня не захочет. — Омар-Хайам начинал сердиться. — Не дикарь же я, в самом деле.
(Впрочем, однажды, как мы помним, он уподобился волчьему выкормышу.)
Уже уходя, Шахбану твердо сказала:
— Запомните, если у вас терпение лопнет и вы что-нибудь сделаете, я вас убью.
Ко времени переезда на север стало очевидно, что Омар-Хайам, как и Искандер Хараппа, круто изменил своим привычкам (хотя и по иным причинам). Никаких больше попоек и гулянок. Реза Хайдар и не потерпел бы зятя-повесу. Преображенный, «северный» Омар-Хайам жил неприхотливо, целиком посвятив себя работе. По четырнадцать часов в сутки находился он в больнице, исключая лишь те дни, когда сопровождал генерала Хайдара на борцовские поединки. В резиденции главнокомандующего он появлялся, лишь чтобы перекусить и соснуть. Несмотря на то что его новорожденные добродетели — трезвость и воздержание — были, что называется, налицо, Шахбану зорко следила за каждым его шагом. Ее подозрения вызывали еще и омаровы телеса — все более и более обильные. И когда он однажды шутливо похвастал: