Стыд
Шрифт:
На общей для всех рыболовной площадке лежали камни разного размера, и было так удобно положить удилище на один из них, побольше, а сверху привалить другим, поменьше, и потом сидеть на третьем, больше всех, со свободными для курева и выпивки руками. На площадке рыбачили трое, Лузгин поздоровался с ними (он уже привык к местному порядку — здороваться даже с незнакомыми людьми) и устроился сбоку: благо, места еще было вдоволь.
— Кушать хочу, — сказал мальчик.
Еда была для мальчика проблемой. Иногда казалось, что он мог бы и вовсе обходиться без нее, но требовали женщины, и требовал Лузгин со своим вездесущим
Лузгин снял куртку, свернул ее вдвое и положил на соседний камень, чтобы мальчик не сел на холодное. Потом он вынул из бумажного пакета два бутерброда с лионской колбасой и сыром моцарелла, взвесил их на ладонях и предложил мальчишке выбирать. Кирюша долго приценивался, покусывая нижнюю губу, и хватко цапнул тот, что был чуть-чуть потолще. А ни воды, ни сока нет, подумал Лузгин, запить-то будет нечем. Ладно уж, спрошу у мужиков.
— Жадина, — сказал Лузгин, разглядывая бутерброд, доставшийся ему.
— Шам ты шадина, — с полным ртом ответил мальчик.
У мужика, что рыбачил поближе, нашлась питьевая вода. Кирюша похлебал из горлышка и вытер губы подолом рубашки, за что при иных обстоятельствах непременно лишился бы пары очков. Они забросили удочку, пристроили ее камнями.
— Тебе не холодно? — спросил Лузгин.
— Нет, мне тепло.
Они сидели на обрыве и смотрели, как против солнца четким силуэтом проходит «Кристина», бывшая яхта Онассиса, недавно перекупленная одним из заграничных наших. Тот мужик, что дал воды, отчаянно вертел катушку, откинувшись всем корпусом, удилище гнулось и вдруг распрямилось мгновенно, и Лузгину почудилось, что он услышал хлопок лопнувшей лески.
— Сорвалась, — сказал Лузгин. У них же не клевало вовсе.
— Ты мне дядя или дедушка? — ни с того ни с сего спросил его мальчик Кирюша.
— По возрасту — дедушка.
— А почему мама сказала тебя дядей называть?
— Откуда я знаю, — ворчливо ответил Лузгин. Кирюша помолчал и произнес уверенно:
— Нет, ты дедушка. Ты старый.
— Никакой я не старый. Вот дедушка Ваня был старый, это правильно. Помнишь дедушку Ваню?
— Я помню. Только он со мной совсем не играл.
— Потому что старый был. А я с тобой играю?
— Да.
— Выходит, я еще не старый, хоть и дедушка.
— Ну ладно, — сказал мальчик и вздохнул. Он любил вздыхать, подумав и высказав то, что надумал, этот маленький серьезный старичок.
Его прадедушка, старик Иван Степанович Плеткин, лег в больницу на сорок первый день после кончины жены и умер на операционном столе еще неделю спустя. Отчаяннее всех на кладбище рыдала его внучка Анна, и Лузгин разрешил себе поверить в то, что она и в самом деле по-своему любила старика. Поверить он поверил, но так и не простил и видеться с нею старался пореже. Кого-то она ему весьма напоминала — быть может, его самого.
— Следи за поплавком, — сказал мальчишке Лузгин, — я отойду и покурю. И не горбись, пожалуйста, сиди прямо, как тебя учили.
Тень от мальчика на камне была худее, чем он сам. Прятаться он так и не научился, и вскоре Лузгин понял почему: Кирюше было страшно в одиночестве, а там, где страх отсутствовал, мешала жалость к дедушке-дяде Володе, что тратил время по пустым местам.
Переход из дяди в дедушку беспокоил
— Ну, че? — спросил Лузгин.
— Ниче, — ответил мальчик.
После девятин, справленных по-домашнему, Лузгина попросил заглянуть на часок первый вице-президент компании «Сибнефтепром» Виктор Александрович Слесаренко. В похоронной маяте он был к семье ближе прочих, съездил со всеми на кладбище, долго сидел за столом, выпил водки, о чем-то говорил, наклонив голову к плечу, с Тамарой, кивая и глядя в тарелку. Тамара резко вскидывала взгляд на Лузгина, и тому казалось, что они обсуждают его. Приглашение начальства Лузгина не удивило: он про себя решил, что оно связано с забуксовавшей книгой. Он позвонил в приемную на следующий день и узнал, что назначено в пять. Он ничего не сообщил Пацаеву, да тот и сам исчез после обеда, не сказавшись. Лузгин взял папку с планом сделанной и будущей работы по книге и пошел в Белый дом.
— О, здравствуйте, — сказала секретарша, когда Лузгин возник в дверях, кивнул и направился к гостевому креслу в уголке. — Заходите, заходите! Ожидают…
Лузгин последнее время существовал в «Сибнефтепроме» как бы в ауре двух знаменательных смертей, и нынешнее суетливое радушие знакомой секретарши не удивило: к нему теперь все относились сочувственно и с уважением.
На столе у Слесаренко, свободном от других бумаг (вот она, школа, подумал Лузгин), лежала такая же, как у Лузгина, фирменная нефтепромовская папочка, только не с серебряным, а с золотым тиснением и золотыми, в скобку, уголками.
— У меня к вам серьезный разговор, — сказал Виктор Александрович, слегка поглаживая папочку.
— Я могу доложить, — поспешно предложил Лузгин. — Не все так плохо, график можно выдержать, мы успеваем.
— График? — с интонацией тревожного непонимания спросил Слесаренко. — Какой график?
— Выхода книги.
На лице вице-президента компании тревога сменилась недоумением, потом расслабленной улыбкой.
— Вот вы о чем… Я полагаю, с книгой все будет в порядке, вы же мастер. Нет, друг мой, есть дело посерьезнее…
Пришел черед и Лузгину изрядно озаботиться.
— Что-то случилось?
— В определенном смысле — да. Умер ваш тесть…
Лузгин чуть не сказал «я знаю».
— …И это повлекло за собой определенные последствия. Впрочем, будет лучше, если вы ознакомитесь сами.
Слесаренко через стол протянул ему папочку со скобками.
— Почитайте внимательно. Это займет у вас время. Я между тем отлучусь… Распорядиться, чтобы вам подали кофе?
— Спасибо, Виктор Саныч. Если можно — потом.