Субботней халы аромат
Шрифт:
Я хорошо помню Хабаровск, всю жизнь мечтая там побывать, вдохнуть его неповторимый воздух и снова увидеть грозный и прекрасный Амур. Помню с раннего детства весенний ледокол. Это грандиозное, волнующее зрелище вздымающихся и наползающих друг на друга ледяных громад, с диким неистовым грохотом трескающегося льдса и ревущей движущейся стихии.
Зимний Амур, покрытый толстым, надёжно крепким льдом, всегда был источником снежных радостей детворы. Его холмистые берега превращались в горки для катания на санках. Летишь сначала с горки, потом по плоской равнине заснеженного пляжа и вылетаешь далеко на речной лёд. Чудо! Восторг разгорячённых румяных лиц! Смех и суета! И бесконечное
В те далёкие времена вся архитектура домов нашего района ограничивалась простыми коробками огромных стандартных домов с коммунальными квартирами, где был единственный на весь этаж туалет. На таком этаже могли проживать десятки семей. Кухня, тоже одна на весь этаж, представляла собой огромную комнату, вдоль стен которой были сколочены длинные стеллажи вместо столов, сделанные из простых щербатых досок. На них каждая хозяйка имела своё место для примуса, ведра с водой и небольшого рабочего места для приготовления пищи.
Как и все дети я, падая, разбивала коленки, наступала на стекла, прыгая босиком под летним тёплым дождём, сваливалась с заборов и деревьев, случалось, что висела на них, зацепившись платьем за ветки, пока кто-нибудь из взрослых не придёт на помощь.
Однажды, пуская мыльные пузыри пустой катушкой от швейных ниток и обычного мыла, я сидела на подоконнике второго этажа, я ела огромный красный помидор. Увлекшись пузырями, я случайно локтем столкнула помидор, лежащий на подоконнике рядом, прямо на проходящего под нашими окнами офицера в белоснежной летней военной форме. Помидор попал прямо в цель: на его белую фуражку, на плечи и спину. Увидев, что натворила, я испугалась и пулей отлетела от окна. Знаю, что родители извинялись за мою оплошность, но меня никто не ругал и не наказывал, понимая мой проступок как детскую оплошность. Никто на свете не вырастал без больших и маленьких глупостей, проступков, случайностей и ошибок.
Стояла холодная дальневосточная зима. Минус 30–40 градусов по Цельсию. Нас, детей младшей группы детского сада УМВД, выпустили во двор на прогулку. Тепло закутанные дети были заняты беготнёй между огромными выше детского роста сугробами. А мне понадобилось вернуться в дом. Я взошла на деревянное крылечко, сняла варежку и голой ладошкой решила открыть дверь. Холодная дверная ручка вдруг оказалась липкой.
– Интересно, – подумала я, ж почему с варежкой ручка не липнет, а с голой ладошкой липнет?
Я попробовала прикоснуться отдельными пальцами – тоже липнет. Затем решила проверить что будет, если прикоснуться к дверной ручке языком. К моему несчастью, язык за мгновение накрепко прилип и оторвать его от холодного металла было невероятно больно и потому невозможно. Я поняла, что моё положение безнадёжно. Слёзы беспомощности катились из глаз. Я пробовала кричать и звать кого-то. Но кричать с высунутым языком, да ещё и примёрзшим к дверной ручке, когда каждое движение причиняет боль, было безуспешным. Как долго продолжались мои мучения сказать не могу, но, наконец, меня с моей проблемой заметили дети и позвали взрослых. Нянечка принесла чайник с горячей водой и стала поливать на ручку двери пока она не согрелась и не отпустила мой несчастный язык. Он был изранен, кровил, опух и долго болел, не давая возможности нормально есть и разговаривать. Но… и это прошло. Но не забылось.
Из-за отсутствия горячей воды в домах раз в неделю люди ходили в баню. Попадая туда, мы делились на мальчиков и девочек и расходились кто направо, кто налево. Для меня поход в баню был большим мероприятием с целым рядом разных впечатлений и приятностей. Особенно зимой, когда на улице стоял мороз.
Над входной дверью бани висело смешное объявление, сделанное крупными буквами:
ВХОД В БАНЮ В ПОРЯДКЕ ЖИВОЙ ОЧЕРЕДИ.
– А что такое живая очередь? – спросила я Маму. – А может ли очередь быть мёртвой?
Она засмеялась и объяснила, что имеется ввиду очередь из непосредственно присутствующих здесь людей, притом без предварительной записи и что в реальности мёртвых очередей не бывает.
Лица ожидающих, часами сидящих в прихожей, смотрелись устало и неулыбчиво. Дети, быстро устающие ждать, вертелись на скамейках, сидя со взрослыми в зале ожидания.
Когда, наконец, наша очередь подходила, мы сначала шли в раздевалку с длинным рядом облезлых шкафчиков. А после этого босиком, на цыпочках, перебегали по холодному полу в другое помещение, где, наконец, было тепло, где были установлены широкие каменные скамейки, на которых мылись взрослые и дети. Густой пар хоть как-то скрывал, окутывая, обнажённые тела моющихся.
Женщины брали в углу небольшие тазики, сложенные стопкой, и шли за водой к большому крану, где опять была очередь. Мы стояли в ней, наполняли свои тазики и осторожно, чтобы не поскользнуться на мыльном полу, несли их на своё место и, стоя или сидя на скамейках, мылись в этих тазиках. Шампуней или туалетного мыла тогда ещё не было. Мылись простым мылом, тем самым, что использовалось для стирки белья и посуды. Это мыло оставляло неприятный белый налёт на волосах и расчёске. Ну что было делать? Другого мыла после войны пока не было. Использованную воду выливали на себя или просто на пол и шли в очередь за следующей порцией чистой воды. Этот цикл повторялся несколько раз. Затем, в заключение процесса, разгорячённые паром люди, мокрыми, опять на цыпочках как в балете, протанцовывали по холодному полу свой путь в раздевалку, где в шкафчиках были оставлены сумки с чистым бельём и полотенцами, вытирались, одевались и выходили в прихожую.
А в прихожей по-прежнему сидела очередь усталых и унылых от ожидания людей, мечтающих добраться до цели своего визита, чтобы протанцевать свой балет на цыпочках, пройти обряд омовения и с раскрасневшимися лицами выйти на мороз. С молчаливой завистью и почтением они смотрели нам вслед, как уже прошедшим свой обряд омовения и достигнувшим желанной цели.
В прихожей мы встречали наших мальчиков, то есть Папу и Борю, и шли в буфет. Там мы пили густой холодный томатный сок, присаливая его крупными булыжниками сероватой соли. До чего же этот сок был хорош! До чего же он был освежающе вкусным! Это было лакомство, которое хотелось тянуть как можно дольше. Не успевая раствориться, крупные куски соли оставались на дне стеклянного стакана. Потому допить крепко пересоленный сок до конца было невозможно.
Домой шли пешком. Мороз покусывал разгорячённые баней щёки. Мама тщательно следила, чтобы нам, детям, было тепло, натягивала шарфики на нос, шерстинки которого быстро белели на морозе от нашего дыхания. Мы шли, а морозный певучий снег щедро сыпался с неба и скрипел под ногами незабываемой музыкой, которую помню по сей день.
Придя домой мы попадали в тёплые кроватки и засыпали беспечным сном благополучных детей, не думая и не подозревая, что где-то в стране Советов есть дети, живущие без тепла, без родительской заботы, без тазиков с горячей водой, без томатного сока и даже без лишнего куска хлеба. Невероятно! Но это было. Просто тогда мы ещё не знали об этом.