Субботней халы аромат
Шрифт:
Ни Бродские, ни Фанштейны не знали, не гадали, куда они едут. Ясно было одно: надо покинуть родной город, бежать любой ценой, подальше вглубь страны, на восток. Пусть даже в неизвестность, пусть на долгие лишения, но подальше от кровавых трагедий.
Бабушка разбудила всех и сообщила о неожиданном предложении мадам Фанштейн. Решение пришлось принимать очень быстро. Час незаметно пролетел в срочных сборах. В расстеленные на полу простыни скидывали всё самое необходимое, связывая в узлы. Собрали еды на дорогу, одели и накормили Бореньку, присели на минуту в знак прощания с родным домом. Оглядели все уголки и в последний раз всплакнули, глядя на оставленные на стенах портреты своих дорогих
Фанштейны уже стаскивали свои вещи со второго этажа вниз. И чуть только обе семьи собрались вместе возле дворовых ворот, как показался посланный за ними грузовик. В нём уже сидели семьи других пожарников. Никто не поинтересовался родственными отношениями Бродских и Фанштейнов. Никому эта информация не была нужна. Важно было одно: пришла огромная беда, которую никто не мог ещё толком осознать. Беда одна на всех. Любые вопросы казались бы нелепыми. Единственное, что имело значение, было время: скорее, скорее, пока не поздно, надо торопиться и бежать.
Боренька сидел, доверчиво прижавшись к маме, и, наверное, чувствовал, как взволнованно бьётся её сердце, охваченное тревогой неизвестности в предстоящей дороге. Прощайте все, кто пока сладко спит под утреннее воркование голубей!
Прощайте, родные улицы и двор, где столько было хожено и пройдено, где каждый уголок и каждый камень булыжной мостовой был бесконечно дорог!..
Их привезли на какой-то грузовой узел, где было множество товарных вагонов и толпы людей, охваченных отчаянными попытками пробиться в любой вагон, пытались найти островок спасения для своей семьи любой ценой.
Боренька крепко держался, прижавшись к бабушке, обняв её за шею. Дора с отцом тащили все вещи, не спуская глаз с бабушки и Бори. Наконец, покончив с погрузкой в один из вагонов, Бродским вдруг стало ясно, что в толчее посадки они потеряли из виду Фанштейнов. В этом вагоне их не было и заниматься розыском в такой ситуации было невозможно. Расстроенные потерей друзей, с тяжестью в сердце, они и так уже были без сил. Кричали потерявшие друг друга люди, плакали дети, везде были наставлены горы сумок, чемоданов и узлов. Сесть было негде и не на что. Набившиеся в вагон люди стояли вплотную, как в переполненном трамвае.
Наконец двери с лязгом закрылись, и поезд двинулся. Не важно куда, лишь бы на восток, подальше от края могил, которыми уже были усыпаны оккупированные территории. Застучали колёса, потекли часы, слагаемые в длинные дни, а дни – в длинные недели.
Постепенно всё как-то улеглось. Люди разместились, как смогли, определили свои пожитки. Успокоили издёрганных посадкой детей. Наконец у некоторых появилась возможность присесть на чемодан, или прямо на пол. Кто-то всё ещё стоял, держась за стены, за друг друга или безо всякой опоры, будучи зажатым телами других. Передвигаться по вагону было невозможно, да и некуда. Особенно трудно было ночью: куда не ступи, как не повернись, в полнейшей темноте натыкаешься на руки-ноги пытающихся спать людей, сидящих или лежащих под ногами в самых неожиданных позах. Большинство, сгрудившись, спали, или, скорее, дремали, стоя, опираясь друг на друга. Десятки измученных людей вообще не могли спать и просто стояли с закрытыми глазами, погружённые в тяжёлую тревожную дремоту.
Разумеется, туалета там не было, не было даже ведра для срочной необходимости. Да если бы и была какая-то посудина для этих целей, кто бы мог ею воспользоваться? Ведь люди – не скот, они не могут справлять свои надобности на публике. Но естественные потребности ещё никто не отменял, и многие, проходя через муку, едва выдерживали до остановки поезда где-нибудь в зарослях или посадках, чтобы остановить кошмар воздержания в каком-нибудь укромном месте. Время, выделенное на эти остановки, было коротким и тревожным, так как никогда не знаешь, когда раздастся гудок паровоза, зовущий тебя назад. А если вдруг бомбёжка? Надо бросить свой естественный процесс на любой стадии и изо всех ног бежать назад к своему вагону. И дай Б-г добежать!
В мирное время в таких вагонах перевозили скот, поэтому и пол, и стены были пропитаны тяжёлым запахом навоза, а теперь ещё и человеческих тел, мокрыми детскими штанишками, сохнувшими без стирки. Сотни людей, забыв про гигиену и ароматы, пытались дать отдых затёкшим за день спинам да онемевшим от неподвижности ногам и хоть немного, если это удавалось, отдохнуть сидя или, если повезёт, лёжа. Спали, присев под стенкой вагона, спали, прислонившись спинами друг к другу, ворчали и мирились, вскрикивали от приснившихся кошмаров, спали мёртвым сном под плач детей.
Видя горькую возбуждённость взрослых, дети замыкались в себе, не слезая с рук, отчаянно рыдали и нервничали, с трудом понимая происходившее вокруг. Окон в вагонах не было, если не считать маленькие оконца почти под самым потолком. Их явно не хватало для притока свежего воздуха. Но они были источником хоть какой-то радости для детей, с трудом переносивших однообразие своего тюремного заточения в полумраке вагона. Время от времени родители, стараясь успокоить и развлечь детей, поднимали их к этим оконцам, давая возможность полюбоваться зеленью пробегающих пейзажей.
Маленький Боренька был несказанно счастлив, когда эта радость выпадала и ему. Он не помнил сюжетных подробностей увиденного: уж очень быстро картинки сменяли друг друга. Но и через десятки лет, будучи взрослым, он помнит радующий глаз цвет свежей зелени, солнечный свет и тепло, какой-то мост, бегущие за окном их вагонного заточения.
Время от времени поезд останавливался на каких-то станциях для заправки водой и углём, и беженцы могли выскочить из вагонов по своим делам. В один из таких моментов дедушка Ефим Абрамович побежал вдоль состава и нашёл Фанштейнов. Как оказалось, им удалось разместиться в предпоследнем вагоне, но, возвращаясь назад, и ещё не успев добраться до своего вагона, он услышал тревожный гудок паровоза, кричавший о неожиданном отправлении. Поезд тронулся с места и постепенно набирал скорость, а обессиленный Ефим Абрамович никак не мог добежать до цели. Собрав в кулак остатки сил, он сделал отчаянный рывок и, наконец, сумел зацепиться за последний вагон.
Сообщений между вагонами не было. Бабушка Рахиль Давидовна и Дора не находили себе места, не зная, что и думать, а в голову приходило самое плохое.
– Готеню, Готеню, – причитала со слезами бабушка, – помилуй и помоги. Не дай случиться беде.
К кому ещё, если не к Вс-вышнему, можно было обратиться в такую минуту? Кто вообще мог бы помочь? А поезд, поспешно перестукивая колёсами, неумолимо бежал и бежал прочь от той станции, где потерялся дедушка Ефим Абрамович.
Вдруг раздался страшный скрежет неожиданных тормозов. Многие не удержались на ногах и, хватаясь за воздух, попадали как попало на замусоленный пол вагона.