Субботней халы аромат
Шрифт:
Боря внимательно слушал, стараясь запомнить каждую деталь, поблагодарил Никольского и отправился домой. Выбрав удачный момент, когда Мама была дома, Боря спросил:
– Можно я уберу провода со стен сам? Всё останется на своих местах, но я спрячу провода внутрь. Я обещаю, что все выключатели и все розетки будут там же, где они находятся сейчас.
– Это работа не для тебя, Боренька, а для профессионального электрика, – сказала Мама.
– Я сам хотел бы всё сделать. Я знаю как, я смогу. Я уже говорил с Никольским. Он – инженер, он всё знает.
– Ну посмотрим, – вроде бы согласилась Мама.
А через несколько дней Дора привела в дом электрика
– Интересно, как ты собираешься один это сделать? – спросил дядя Саша. И Боря ещё раз слово в слово повторил совет Никольского о том, как топить провода в стены, как надо зачистить их концы, и как надо оголённые провода перекрутить и крепко подержать за концы перед вводом в выключатель или розетку.
Дядя Саша побледнел и спросил Борю:
– А для чего, говоришь, надо подержать концы проводов обеими руками да покрепче?
– Я думаю, чтобы они крепче сидели в выключателе.
– Выйди-ка на балкон. Мне с твоей Мамой потолковать нужно.
Боре не хотелось выходить. Он только сделал вид, что идёт на балкон, а сам задержался в кухне и услышал возмущённый возглас электрика:
– Дора! Ты, надеюсь, понимаешь, что этот гад Никольский хотел убить твоего сына? Он сказал мальцу взять голыми руками оголённые провода! 220 вольт убили бы его тут же на мес те. И все бы думали, что это просто несчастный случай! А его руки будут чисты! Вот же сволочь!!!
– Антисемит поганый! Сволочь! – мама не скупилась на крепкие слова и горячие эмоции. Уже через минуту дверь Никольского была готова слететь с петель. Боренька не слышал их словесной перепалки. Только слышал, как сердито гудела от громких голосов с эффектом эхо вся парадная. Повыскакивали соседи и добавили к маминым воплям всё то, о чём молчали уже столько лет. Страсти ещё долго кипели в адрес Никольского во дворе, пока Мама не вошла в дом. Она порывисто обняла Борину головку и прошептала:
– Антисемит поганый! Никому, слышишь, никому и никогда не дам тебя в обиду.
Боренька не сразу понял, чем Никольский вызвал такой сильный порыв гнева взрослых, но, увидев его силу, понял, что произошло что-то очень серьёзное и что энергия маминого взрыва была его, Бориной, защитой. Он был горд и счастлив проявлению её силы и родительской любви.
Слово антисемит Боря слышал не раз, но вряд ли до конца понимал его значение. Мама объяснила, что, оказывается, на белом свете существует тревожное, непонятное противостояние евреев и неевреев. И что неевреи за что-то библейское и очень далёкое по времени, не любят евреев. При том неважно, праведны евреи или нет, умные или глупые, добрые или злые, красивые душой и телом, или нет. Их, евреев, всё равно не любят и при том только за то, что они евреи. Немцы ненавидели евреев, стремясь к их тотальному уничтожению. Но почему так должно было быть в его родной среде, что с этим делать и как с этим жить?
Прислушиваясь к себе изнутри, он был абсолютно уверен, что никогда не стал бы заедаться первым, что нет в нём желания наступить на нееврея, просто так обидеть его, только потому что он нееврей. И если так, то почему его, Борю, который никому не желает зла, можно порицать за то, что он родился в еврейской семье? Разве люди имеют возможность выбирать, в какой семье им родиться? Если существуют те, кто этого не понимает и незаслуженно направляет свой негативизм в адрес еврея, то спускать это безропотно нельзя, надо бороться, надо давать отпор.
Однажды, гуляя в парке Победы, он встретил группу подростков, поглядывавших на него со странным интересом в насмешливых глазах.
– Что здесь делаешь, жидок? – спросил один из них. – Это наш парк. Тебе здесь не место.
Тринадцатилетний Боря пришёл сюда один, без друзей, которые могли бы поддержать его в момент конфликта. Он любил приходить в этот парк и плавать в большом спортивном бассейне. Не отвечая на дурацкий вопрос, он прыгнул в воду. Когда же он доплыл до середины своей дорожки, где было уже довольно глубоко, и оглянувшись на мальчишек, Боря вдруг почувствовал страшный удар по лбу. Вода вокруг покраснела от крови. Чуть выше левого глаза, прямо над бровью свисал кусок содранной кожи, кровь заливала глаза, голова гудела. А рядом плавало днище разбитой зелёной бутылки. Поднатужившись, он доплыл до края бассейна, кое-как вылез и потерял сознание.
Очнулся в госпитале, куда привезла его скорая помощь. Рана уже была обработана и наложена большая тяжёлая повязка, закрывающая опухший глаз. Кто-то увидел случившееся, кто-то вызвал скорую, кто-то поймал зловредных подростков, а, может, и не поймал. Боренька не знал ответов на эти вопросы. Важно было то, что его глаз был цел, что он не утонул, потеряв сознание, находясь глубоко в воде, и благополучно выплыл.
Телефонов в квартирах простых рядовых советских граждан тогда ещё не было и предупредить семью, что Боря находится в госпитале, никто не мог. Он ушёл из дома утром, и до наступления сумерек все домашние не находили себе покоя. А в это время дедушка Ефим Абрамович бегал по городским больницам, от одной к другой, в поисках внука. И, наконец, нашёл. А затем прибежала заботливая бледная Мама и притащила целую сумку гастрономических сокровищ, которые Боря был готов проглотить вместе с сумкой.
Недоумков, как оказалось, в стране всегда было предостаточно. Неприязнь и порой махровая ненависть к евреям и их образу жизни переходила от одного поколения к другому. Эта среда взрастила сотни доносчиков на евреев во время войны. Но как и откуда взялась эта ненависть у детей послевоенного времени? За всё, что происходит в голове ребёнка всегда однозначно ответственны взрослые. То ли семья, то ли система образования, то ли общественный уклад в государстве, а, скорее всего, всё вместе взятое. Оно продолжало поддерживать и питать уродливые формы отношений между людьми «коммунистического завтра».
Не задумываясь над подобными общественными проблемами в своём невинном возрасте, Боренька ходил с дедушкой в единственную в Одессе синагогу, бегал по поручению бабушки за мацой в подпольную пекарню в Новобазарном переулке, прихватив с собой чистую наволочку для Пасхальной мацы и помогал ей шкрябать кастрюли, казаны и сковородки перед Пасхой. Он был в полном неведении: зачем бабушка так тяжело трудится, «обновляя» их поверхность куском кирпича, песком или любым другим твёрдым камнем. Боря не задавал вопросов. Ему казалось, что именно так все проявления еврейской жизни и должны наполнять дом, и что это нормально, так и должно быть. Дома бабушка и дедушка говорили между собой на идиш и, благодаря этому, Боря с раннего возраста рос в атмосфере родного языка. Еврейство естественным образом прочно сидело в каждой клеточке его существа без всяких вопросов и условий. Поэтому он не прощал насмешек, глупых словечек и шуточек антисемитского толка от любых недоумков, как это делал бы человек, защищающий своё право быть тем, кто он есть по рождению.