Субботней халы аромат
Шрифт:
Тётя Шура, Галина-Танина мама, была девушкой из украинского села. Немцы схватили её прямо на улице родного села в первый же год войны и отправили на работу в Германию, не дав возможности попрощаться с близкими. Ей повезло: миловидную Шуру взяли на работу прислугой в какую-то семью, где она должна была следить за домом и ухаживать за маленькими детьми. Её нормально кормили и прилично одевали, так как Шура жила и всегда находилась в доме при детях. Она быстро вошла во вкус европейской моды, донашивая надоевшие хозяйке почти новые платья, блузки, юбки и даже шляпки и обувь. Ужасы подневольного тяжёлого быта её как-то обошли, а хорошее обхождение даже в какой-то степени избаловало настолько, что Шура сумела
Дядя Яша Рабинович, воевавший в рядах Советской армии и добравшийся до Германии, где-то там встретил Шуру, влюбился, и там же, в Германии, они поженились. По возвращении в Одессу он привёз молодую жену в дом матери, Розалии Григорьевны. Нравилась Шура матери, или не нравилась, они уже были женаты, и вскоре одна за другой родились их девочки, Галя и Таня. Вся семья, то есть трое взрослых и двое детей, жили в одной комнате коммунальной квартиры № 10, записанной на Яшину маму Розалию Григорьевну. Старенькая, но физически крепкая, Розалия Григорьевна никак не могла примириться с тем, что её Яшенька не женился, как положено, на хорошей еврейской девушке.
Поэтому ссор в доме было очень много. Розалия Григорьевна грызла Шуру, Шура съедала Розалию Григорьевну. Между огнями перепалок бегали дети, и уставший от постоянных семейных войн Яша в результате сбежал из семьи, как говорили соседи, к другой женщине, оставив и семью, и свою маму. Вот так они и жили. Всё в той же комнате и в том же составе. Но без Яши.
Шура и Розалия Григорьевна, будучи очень разными по сути, никак не могли ужиться. Полный молодой силы голос Шуры был пронзительно крикливым, а вопли на идиш несчастной, никак не слабеющей старухи, оставленной единственным сыном в чуждой нееврейской среде, звучали как клич о спасении, полный отчаяния и безнадёги.
Время шло. Девочки, Галя и Таня, подрастали, и постепенно куда-то исчезала их детская наивная весёлость, поскольку росли они в обстановке постоянных конфликтов. Перед их глазами исчезало (если когда-либо было) уважение взрослых между собой, уважительное отношение молодых к пожилому и, наконец, уважение (а заодно и любовь) между детьми и родителями. Полная разобщённость семьи по внутренним параметрам усугубилась материальными трудностями и постепенно возникшим больным соперничеством между детьми. Кому больше даёт папа, иногда появляющийся в доме? А кому больше даёт мама, где-то работающая и что-то приносящая в дом? И что вообще делает в доме полоумная, никому ненужная бабка с её «жидовским» акцентом и потухшим взглядом? Нервы у всех были на пределе, страсти раскалены. А тут ещё случилось нечто неординарное.
Однажды в парадной, на площадке между нашими квартирами появился мужчина деревенского вида, бедно одетый, седой и несчастный. С ним с трудом поднялась на второй этаж худенькая девочка лет пятнадцати, держась на костылях. Было видно, что они измождены от усталости и от своей немногочисленной поклажи. Девочка была одета в простое, болтающееся на ней светлое платьице и старые туфли без шнурков. Опираясь на костыли, девочка прислонилась к стене за дополнительной поддержкой. Её отец позвонил в квартиру Рабиновичей раз, другой. Дверь открыла Шура. Открыла и остолбенела: перед ней стоял её первый муж, за которого она вышла замуж ещё до войны. А девочка была её дочерью, родившейся незадолго до того, как Шуру немцы угнали в Германию. Полюбив Яшу, Шура не стала искать свою семью после войны и скрыла от всех, что у неё есть дочь, которая родилась с больными недоразвитыми ножками. Шура сменила фамилию на Рабинович и была уверена, что её деревенский муж никогда не сможет её найти. А он всё-таки её нашёл! Правда, через полтора десятка лет.
Шура испугалась, зашикала и зашипела на него:
– Уходи! Тебе нечего здесь делать!
А он умолял её помочь дочери, взывал к её материнским чувствам. Просил и плакал. Девочка беззвучно стояла у стены с широко открытыми глазами, не зная, что делать и что сказать. Шура сердилась, отталкивала его руки и изо всех сил прятала глаза, чтобы не смотреть на несчастного перепуганного ребёнка. А он всё просил впустить их в дом и хотя бы накормить с дороги девочку.
Шура была неприступна. Розалия Григорьевна была дома, и Шура не хотела демонстрировать ей своих непрошеных гостей. В конце концов она вошла в квартиру, захлопнула за собой входную дверь и больше не вышла.
Мужчина с девочкой, не веря своим глазам, никак не могли уйти. Соседи входили и выходили из своих квартир. Кто-то помог им спуститься вниз. Кто-то вынес им по куску хлеба. Они присели на ступеньках во дворе. Девочка, всхлипывая, плакала и сквозь слёзы жевала свой ломоть хлеба. Отец умылся под краном во дворе, поднял багаж, и они медленно вышли со двора. Больше их не видели.
Скрыть визит своих гостей Шуре не удалось. Люди пересказывали эту историю в разных вариантах. Наверняка разговоры как-то дошли до семьи Рабиновичей. Никто не знает, как пережила семья этот эпизод за закрытыми дверями своей квартиры. Шуру осуждал весь двор.
Эта часть моего рассказа называется Галка, Рабинович-русская. Странная орфография. Не правда ли? Галка – имя. Это понятно. Рабинович – фамилия, что тоже вполне понятно. Но Рабинович-русская – это уже характеристика. Это зерно рассказа, его суть, говорящая о трагедии смешанных браков, о перепутанных в человеке генах, о сплетении противоположностей. Напомню, что все дети рождаются с кристальной внутренней чистотой, но с определённым комплектом разных потенциалов. От того, в какие внешние условия попадает, идя по жизни, человек, его потенциалы превращаются в реальность, в черты и качества характера.
Евреи СССР, понимая невыгодность своего общественного положения, всяческим образом старались скрыть свои еврейские корни. Национальность в стране обычно оценивалась по отцу, а не по матери. Записать ребёнка с еврейской фамилией как русского было необычайно сложным делом. Как Шуре удалось это сделать? Остаётся загадкой. Скорее всего, рублём, волшебной палочкой решения многих проблем в стране «развитого социализма».
В Галке удивительным образом сплелись еврейские и нееврейские черты. Она была умной девочкой с прекрасным чувством юмора, умела интересно вести разговор и слушать других. Что бы не случилось, с ней было легко и просто. Сестрички мало походили друг на друга. Галя, похожая на отца, с полными еврейскими губками и квадратным плотненьким телосложением, весело смотрела на мир чуть выпуклыми светлыми глазами. Таня, младшая, была вся в мать: курносая, светленькая, белокожая, с ямочкой на правой щёчке, что делало её личико нежным и миловидным. Девочки очень часто были предоставлены сами себе. Некому было объяснять им «что такое хорошо и что такое плохо», учить музыке, читать и обсуждать прочитанное, как это было в нашей семье. Галка была искренней, хорошо одарённой от природы яркими положительными качествами, что и послужило основой нашей дружбы, пронесённой через детство.
Когда Наташе было восемь лет, её увезли по месту службы нашего отца на Север, где она провела три года. Я в свои четырнадцать лет стала серьёзной студенткой и была очень занята в училище. Мне было не до общения с Галкой, которая автоматически выпала из моего круга общения в силу всё более растущей разницы наших интересов и положения. Таким образом, наш коллектив распался до тех пор, пока наша семья, пережившая ленинградскую трагедию, не вернулась в Одессу. Вот тогда и начался новый виток наших отношений, о которых я расскажу позже.