Субботней халы аромат
Шрифт:
Вернулся Боря, прочёл крик моей души на своей промокашке и с гневом бросился ко мне. Его явное несогласие с моим мнением вылилось в крепкий звонкий щелчок по лбу, от которого засверкали цветные искры у меня в глазах и остановились гаммы. Слёзы незаслуженной (как я считала) обиды полились из моих прекрасных глаз и закапали на клавиши пианино.
Вооружённых конфликтов у нас с братом обычно не было, дрались мы с ним очень редко. Но этот щелчок со знаком качества я помню уже больше полстолетия.
Гораздо позже стало известно, что наши юные влюблённые решили в знак протеста против напора взрослых бежать в Ленинград к Милочкиным родственникам. Для этого Боря вынес из дома свою сберегательную
Обнаружив пропажу сберегательной книжки в утро этого дня, Мама, почуяв неладное, побежала в сберкассу, где ей сказали, что Боря снял все деньги. Мама догадалась и помчалась на вокзал, где оббегала все возможные уголки, а затем и вагоны уже отошедшего от вокзала ленинградского поезда…
Закончился учебный год, и Боря с Папой уехали в Ленинград поступать в Военно-морское училище. Боря успешно поступил и вскоре приступил к занятиям.
Милочка, пересидев лето в Одессе, тоже уехала в Ленинград, где нашла работу с помощью родственников. И вскоре стало известно, что Боря и Мила взяли, да и поженились, в кругу ленинградских родных и друзей устроив шумную молодёжную свадьбу.
Когда Милочка стала совсем кругленькой в ожидании малыша, молодая семья вернулась в Одессу под крылышко Риты Михайловны, её мамы, и поселилась в их квартире в доме через дорогу от нас. Как оказалось, родился не малыш, а малышка, которую назвали в честь прабабушки Софьей Борисовной, а проще – Саночка, предмет моего нескончаемого обожания, а затем и дружбы на всю нашу взрослую жизнь.
Глава 5. Похороны
Похоронный марш, сопровождающий траурное шествие, время от времени звучал на улицах Одессы. Все знали и узнавали его с первых же звуков, потому что он один-единственный представлял собой музыкальный репертуар гражданских похорон.
– Ре-ре-ре-ре, фа-ми-ми-ре-ре-до#-ре [33] , – грузно шагала его мелодия среди нас, живых, занятых своими обычными делами. Кто-то в эти минуты обедал, кто-то спешил на работу, кто-то щёлкал семечки на дворовой скамейке, а кто-то ждал троллейбус, сидя на остановке. Дети делали уроки, слонялись без дела по дому, мальчишки гоняли туда-сюда, девочки прыгали, играя в классики. Но, чем бы ни были заняты взрослые и дети, заслышав знакомую мелодию, все бросали свои дела и, выскакивая на улицу, собирались на краю тротуара поближе к траурной процессии, любопытствуя узнать, что случилось и с кем. И совсем неважно, знали ли люди покойного при жизни или нет, с сочувствием глядели на рыдающую семью и друзей покойного, провожая глазами процессию, пока она не переходила на следующий квартал. Пройдя за покойником свой квартал или максимум следующий, они возвращались к своим делам, забыв о чьём-то, кратко виденном четверть часа назад, горе.
33
Мелодия Похоронного марша вышла из-под пера польского композитора Ф. Шопена. Она впервые была использована на его собственных похоронах и с тех пор стала международной классикой похоронных процессий.
Украшенный цветами и венками гроб обычно стоял на открытом грузовике с откинутой задней стенкой. А за грузовиком пешком шли близкие, семья, друзья и просто знакомые, знавшие покойного или его семью. Иногда венки с чёрными лентами по сторонам несли в руках. А на лентах писали посвящения «От семьи Ивановых»… или «Любимому…».
Покойник был полностью открыт на всеобщее обозрение, чтобы мир живых мог проститься с покинувшим этот мир человеком. Нам, детям, коротеньким зрителям, он был совсем не виден. Но охватывающее нас какое-то странное шаловливое любопытство заставляло проявлять чудеса изобретательности, лишь бы удалось увидеть лицо виновника траурного шествия. Мы залезали на скамейки, сталкивая оттуда тех, кому уже повезло увидеть и насмотреться, влезали на ограды, заборы и деревья, тянулись на цыпочках между голов взрослых, лишь бы увидеть и удовлетворить своё любопытство. Падали, разбивая в кровь коленки, и ссорились за своё место на скамейке.
Но, если марш заставал тебя дома, то самое верное дело – выскочить на балкон, откуда открывалась панорама всего происходящего действа. Где-то в глубине души сидело восторженное осознание своего преимущества перед толкающимися на скамейке друзьями. С высоты можно рассмотреть и остренький нос, и восковой бледности лицо, сложенное в определённую гримаску. Однажды я видела покойника с широко открытым ртом, зачем-то начиненным ватой. Казалось, что этому человеку в конце его борьбы за жизнь не хватало воздуха. Но причём здесь вата?
– Какое тебе дело? – спросите вы.
– Никакого, – отвечу я.
Мы оба будем правы. Но дискуссия-то на запретную тему уже началась! Дискуссия двоих о беззащитном третьем, который ничего не может сделать, чтобы закрыть рот пустой болтовни о себе.
Вся процессия шла очень медленно, и с балкона можно было рассмотреть все интересующие детали: родственников, идущих за гробом, в чёрных одеждах и слезах, и как они под локоток, поддерживали друг друга. Двое мужчин в конце процессии, украдкой улыбаясь о чём-то, болтают друг с другом, забыв о том, где находятся. Был хорошо виден весь оркестр, завершающий шествие. Оркестр, а точнее, оркестровая группа, обычно состояла из разного вида медных духовых и ударных инструментов. В таком составе траурный марш мог отлично выполнить свою миссию глашатая или громкоговорителя, призывно оглушая толпу и уличные кварталы трагическим рыданием.
С балкона было видно, как потели, зарабатывая свои трудовые рубли, музыканты-лабухи. Ещё бы! Идти пешком, тащить тяжёлый музыкальный инструмент, и в то же время дуть в свои тубы-трубы. Работа действительно не из лёгких. Остановив свой взгляд на барабанщике, я подумала:
«Шея у него должно быть железная! Столько, бедный, тащит на себе – барабан, ударные палки, тарелки. И как ему только удаётся маневрировать между барабаном и звоном тарелок, попадая в такт, а не поперёк!»
Не все семьи могли позволить себе оркестр, и не всегда покойники были усыпаны цветами. Бывали похороны и поскромнее. Но грузовик, гроб, открытый для обозрения, и медленно идущие за грузовиком родственники с мокрыми и красными от слёз глазами, были обязательными составляющими ритуала.
Когда хоронили советских вождей или особо важных лиц, приглашались профессиональные гримёры и парикмахеры, чтобы подкрасить и причесать навсегда ушедших из этого мира вельмож. Использовались краски, пудра, тушь, губная помада и лак для волос чтобы придать героям похорон приличный, иными словами, «товарный», вид. Шутка ли сказать! Они должны были предстать достойно перед всеми, кто хотел с ними проститься. Они должны были выглядеть, как живые. Или даже лучше живых. Их готовили к массовому шоу для всенародного обозрения, что было делом государственной важности.