Шрифт:
Кэрол ЭМШВИЛЛЕР
СУББОТНИЙ ОТДЫХ НА БЕРЕГУ МОРЯ
– Сегодня суббота, - сказала совершенно лысая женщина и натянула свой засаленный зеленый платок так, чтобы он полностью прикрывал ее голову.
– Я временами сбиваюсь и теряю счет дням, но я добавила на календаре три дня по-моему именно столько я забыла отметить - и получается, что сегодня должна быть суббота.
Ее звали Мира, и у нее не было ни бровей, ни ресниц, ни даже прозрачного пушка на щеках. Когда-то у нее были длинные, черные волосы, но теперь, глядя на ее розовое, голое лицо,
Ее муж, Бен, сидел, развалясь, у кухонного стола. Как и жена, он был совершенно лыс и без волос. Он ждал завтрака. Он носил выцветшие красные шорты и тенниску с большой дырой под правым рукавом. Глаза его глядели пристально, а череп казался более голым, чем у жены, поскольку он не носил ни платка, ни шапки.
– В субботу мы всегда отдыхали, - говорила она, выставляя на стол миску с овсянкой для ребенка.
Затем она поставила большую миску перед мужем.
– Я должен сегодня обкосить лужайку, - ответил он.
– Суббота там или не суббота.
Она продолжала, как бы и не услышав.
– В такие дни мы выезжали к морю, на пляж. Я многое забыла, но это я помню.
– Я на твоем месте не думал бы про все эти вещи, - пустые глаза Бена сфокусировались наконец на пустом стуле ребенка, и он повернулся к окну за спиной и закричал:
– Малыш, малыш!
– он проглатывал букву "а", так что получалось: М'лыш.
– М'лыш, пора завтракать, парень, - и, тяжело дыша, сказал жене: - Он не придет.
– Но я все же думаю об этом. Я помню булочки с сосисками и пикники на морском берегу, и какие это были прекрасные прохладные дни. Мне кажется, что у меня нет даже купального костюма.
– Это все будет далеко не так, как раньше.
– Но море-то осталось прежним. И уж в этом можно быть уверенным. Интересно - там был дощатый настил для прогулок - сохранился ли он?
– Ха, - сказал Бен, - мне не нужно ехать и смотреть, чтобы ответить тебе, что его давно пустили на дрова. Ведь это было четыре зимы назад.
Она уселась и, поставив локти на стол, уставилась в свою миску.
– Овсянка, - произнесла наконец она, вкладывая в одно это слово все, что она почувствовала, вспоминая о пляже и о прошлом.
– Не думай только, что я для тебя не хочу ничего сделать, - сказал Бен и слегка коснулся ее руки кончиком пальца.
– Я хотел бы. Так же, как хотел бы, чтобы тогда мне удалось донести до дома эту рубленую солонину. Но пакет был тяжелый, и мне пришлось бежать, и в поезде была драка, так что и сахар я тоже потерял. Интересно, какая сволочь сейчас пользуется нашим добром?
– Я знаю, что ты делаешь все возможное, Бен. Я знаю. Просто временами что-то находит на меня, особенно в такие вот субботние дни, как сейчас. Ходить за водой в конец квартала и то только тогда, когда там есть электричество, чтобы помпа работала, да еще эта овсянка. Временами кажется, что мы ничего не едим, кроме нее, но как подумаю, какой опасности ты подвергаешь себя, добывая пищу...
– Ничего.
– Боже, я об этом думаю каждый день. Слава Богу, говорю я себе - ведь с нами могло быть еще хуже. Голодная смерть, например.
Она смотрела, как он, низко склонившись над миской, делает губы трубочкой и дует на кашу. Ее до сих пор поражало, какой у него голый и длинный череп, и как всегда при виде этого голого уродства она вдруг испытывала желание прикрыть его голову ладонями, чтобы хоть как-то скрыть отсутствие волос, но, как всегда, она лишь поправила платок, вспомнив о своей собственной лысине.
– Ну разве это жизнь? Разве можно все время торчать в четырех стенах - как будто прячешься от кого-то. Начинаешь поневоле думать, что тем мертвым - повезло больше. Что за жизнь, если даже не можешь съездить на море в субботу?
Она думала о том, что единственное, чего ей хочется - это обидеть его... Нет, сказала она сама себе твердо. Остановись. Хватит. Замолчи, наконец, и ешь, и прекрати думать об этом. Как тебе посоветовал Бен. Но ее несло дальше, и она продолжала.
– Ты знаешь, Малыш еще никогда не выезжал на море, ни одного раза, а до него всего девять миль, - и она знала, что ее слова задевают его.
– Где Малыш?
– спросил он и еще раз закричал в окно.
– Опять где-то шляется.
– Ну и что? Волноваться нечего - автомобилей нет, и он очень быстро бегает и очень ловко карабкается по деревьям - для своих трех с половиной лет он очень развитый мальчик. Да и что поделаешь, если он встает так рано?
Бен покончил с едой и встал, зачерпнул чашкой из большой кастрюли, стоящей на полке, и напился.
– Пойду посмотрю, - сказал он.
– Он не откликается, когда его зовешь.
Она наконец принялась за еду, наблюдая за мужем через окно кухни и слушая его призывы. Она глядела, как он горбится и косит - раньше он носил очки, но последняя пара разбилась год назад. Не в драке, поскольку он был слишком осторожен, чтобы носить их, выходя на люди, даже тогда, когда все было еще не так плохо. Разбил их Малыш - он вскарабкался на самую верхушку буфета и самостоятельно достал их, а ведь тогда он был на целый год моложе. Потом, как она вспоминала, очки уже лежали сломанные на полу.
Бен исчез из поля зрения, открывающегося из окна, а в комнату ворвался Малыш, как будто он все это время жался у двери за порогом.
В отличие от своих больших, розовых, безволосых родителей он обладал прекрасными густыми волосами, растущими низко надо лбом и идущими книзу от затылка и шеи настолько далеко, что она все время размышляла, кончаются ли они там, где раньше у людей обычно кончали расти волосы, или же они растут и много ниже. Он был тонок и мал для своего возраста, но выглядел сильным и жилистым. У него были длинные руки и ноги. Кожа его была бледно-оливкового цвета, черты лица - грубые, топорные, взгляд пристальный и настороженный. Он глядел и ждал - что она будет делать.