Шрифт:
Серебром бегут облака низкие, медью стелются поля вересковые, ясным золотом светит солнышко.
Кому — деньги, кому — все сокровища мира. Выбирай, добрый человек!
Вот и выбирают, вот и маются. Неделя Лугнасада в разгаре, а тут такое дело, что ни праздновать сбор урожая, ни радоваться приходу щедрой осени, ни веселиться, славя светлого бога любовью земной — судить да рядить только.
Солнце печет и печет.
Пять матрон, краса и гордость древних родов, сидят под полотняным навесом. Навес широк, но не шире площади, второй в граде Манчинге. Столица — приют для каждого, само сердце
Даже судья в Манчинге — главный, что решения прочих отменить может.
Барда с площади не гонят, но велят петь потише. Идет суд чести, нельзя не соблюсти его, Лугнасад или не Лугнасад. Потеря доброго имени — для любого галата потеря невосполнимая!
Вот и мой кларсах застрадал, едва услышал, что суд этот — про любовь и сокровища. Выбор, от которого болят головы и у простых рудознатцев, и у королей. Кларсах мой — с характером, лишь моим рукам послушен, тренькает струнами, словно сам вперед подается, гудит, поучаствовать жаждет. Голосит, привлекая внимание судей: не о том вы думаете, не о деньгах, о чувствах речь идет.
Услышат ли судьи? Переменят ли судьбы?
Мое дело не решать, мое дело — усладить слух тех, в чьих руках оказались все три жизни: неназванной жены, не названной женой и ни разу не состоявшегося мужа.
О чести тут судят женщины, на каждой браслетов не счесть, а уж ожерелий янтарных — по два. Головы скоро клониться начнут — не от тяжести камня, так от веса прически, известковой водой поднятой.
Сидят они за круглым столом. Яств на том столе — на добрую свадьбу с запасом. Пирогов — впору вспомнить, что Лугнасад в самом разгаре! Пироги августовские, самые вкусные, начинка зрелая-спелая, щедрая от изобилия, черная, как сама земля. Кажется, нет зимы, и не будет никогда, не верится в холода и голод в то время, когда поспевший урожай наполняет амбары и погреба.
Но от зимы никому не уйти, никуда не деться, и подсудимый муж, который еще никому не муж, выступает ее вестником. Вернулся он из тех краев, где только закончилась война. Имя тому мужу — Колман, теперь уже воитель. За время долгого похода превратился он чудесным образом из рядового мечника в благородного всадника. Сын рудокопа, внук рудокопа, а теперь — воин, звание всадника принявший! О таком баллада сама просится на струны, да есть повод интереснее: любовь молодца играет с ним дурную шутку.
И мне играй да играй. Без слов! Велено повеселить достопочтенных, вот я и веселю. Заплатила гильдия гильдии пару монет-колец — не золото, нос не дорос, но и не медь. Ладно, на серебро расщедрились. Да хоть бы слушали меня и мой кларсах!
— Значит, все началось с того, как Орлэйт, дочь князя Мабона, прокричала на площади о своей любви к всаднику Колману?
О, Нарина, самая младшая, голос подала. Не так давно ввели ее в совет женской чести. Важничает. Надеется сразу в самые мудрые попасть, да вот беда, нет-нет, да и засмотрится на безделушки золотые, пироги сытные, ткани дорогие — пусть свой дом полная чаша, на чужое полюбоваться охота. Вот и выходит, не только муж ее балует, но кто решения в свою пользу добивается — тоже. С подарками, подношениями! Спеть бы балладу о жадности, что хуже лихорадки, право слово! От лихорадки помучаешься-помучаешься, и пройдет, ну, или сведет в могилу, а вот жадность запускает когти в сердце раз и навсегда. Правда, у Нарины ум верный, если отринет она мелочное, завидущее, житейское, со временем станет мудрой под стать своему месту.
Пока же самая мудрая тут есть и не даст безобразничать, мое вам певческое слово!
Достопочтенная Финдабайр поправила лейне — казалось бы, платье нижнее, а расшитое богато, дорого, как верхнее! — ухватила крупную розовую виноградину с блюда. Не счесть на пальцах засверкавших колечек золота. Сама в достатке живет, а носит редко, но тут суд, тут надо выглядеть. И слушать, неплохо было бы слушать. Мой кларсах хочет петь о несправедливости и глупой судьбе, и тут я ему не хозяин! Поклясться бы чем, да есть опасность головой поплатиться, с прошлого раза грозятся снять ее. Ничего, пусть сначала догонят!
Важная птица наша главная судья. Дожевала виноградину, подняла голову, прищурилась, оценивая товарку: явно поразмыслила, не рановато ли место в совете Нарине досталось. Муж Нарины — соляных копей владелец, вот и балует жену, да проку в этом?
— И чем слушала? Хороший человек всадник Колман. Всякая готова ему о своей любви прокричать. Да только не должно одному мужу иметь двух жен.
Глаза у Финдабайр внимательные, а уши — и того более. Мудрая жена в возрасте, однако проницательнее ее еще поискать — днем с огнем не найти!
— Одновременно, может, и сложновато будет, — фыркнула бесстыжая Нарина. Подбоченилась, словно все о жизни знает. — А через раз — вполне!
Богатая жена иногда такую чушь бесподобную скажет, что впору ей приплачивать. Мысли песенные сразу так и роятся, домыслы, о чем хотела сказать да о чем умолчала, о чем говорит мужу регулярно и о чем — через раз…
— Не дикие мы, чтобы… — вздохнула Финдабайр, да перебили ее. Никакого уважения к старшим! Хоть и равны все на совете, а поди же ты!
— О чем думала эта особа? — это Делма. Блюдет мораль всех, кроме себя.
— О браке, не иначе! — Кали, добрая подруга Делмы, подпевает товарке так, что я, бард вольный, обзавидовался весь.
А вот Мюренн вечно волнуется, будто вправду была рождена морем, как утверждает ее имя.
— Пусть неравный, без добра от родителей, но все же был бы брак! Лучше, чем лугнасадный!
Лугнасадный брак с праздника до праздника, милого друга узнать как мужа. Хороший обычай, что тут скажешь. Прокричали на площади Манчинга о любви, поклонились горожанам — и женаты. Страсти как раз на год и хватает, а что дальше — скажет лишь еще один Лугнасад.
Наш, правда, пока лишь путает всех!
А уж неравный брак… Кому понравится ни права на детей не иметь, ни доли в доме? Хуже рабыни, ей-Луг. Ее хозяин хоть кормить обязан. Не такой участи Колман хотел для любимой.
— Нашла бы судью по дороге, и дело с концом… — спокойная Таллия не любит споров, советует разумно, но решения ей лучше не доверять. Словно из нитей ковер плетет, а не души складывает.
— Матери с отцом поклониться Колман хотел! — снова Мюррен, вспомнила о традициях.