Суд да дело
Шрифт:
– А если он не захочет? Ты сообщишь о нем родителям? Донесешь полиции?
– Но что мне остается делать? Поставь себя на мое место. На то самое, на котором я оказалась благодаря тебе.
– Поговори с ним сама. Может быть, ты найдешь нужные слова. Меня он не станет слушать.
Эсфирь на минуту задумалась. Положив руки на стол ладонями вверх. Вздохнула, кивнула.
Кипер встал, пошел к двери столовой. Открыл ее, крикнул наверх:
– Грегори, спускайся! Прятки кончились, тебя отыскали. Видимо, гости у тебя были слишком заметные. Иди сюда, на взрослый разговор.
Грегори спустился серьезный, чуть побледневший. Выглаженные брюки, джемпер, белый воротничок рубашки. Похоже было - он догадался,
– Конечно, я подчинюсь. Как вы скажете, так и будет. Неприятности для Кипера... для мистера Райфилда - это последнее, чего бы я хотел. Я ему дико благодарен за все, за все. И вас я вполне понимаю. Вам было поручено меня найти - и вы нашли. Такая работа. Но я ставлю только одно условие. Вернее, прошу. Чтобы вы пошли к моей матери и сказали ей следующее. Что вы встретились со мной, говорили. Что я не в ночлежке, не в притоне, а в хорошем доме, у хороших людей. Что вы можете дать ей адрес. Но при этом я, Грегори, ее сын, со всей серьезностью заявляю, что возвращаться домой я еще не хочу. Что мне нужно еще время. Скажем - до лета, то есть месяца два-три. Однако, если меня заставят вернуться сейчас, я подчинюсь. Но твердо обещаю: при первой же возможности убегу опять. И на этот раз - неизвестно куда, неизвестно на сколько. Без всяких телефонных звонков. Она меня знает. Если вам это трудно и неприятно ей говорить, я могу сказать то же самое по телефону сегодня.
Он вежливо кивнул.
СЕКУНДАНТ ПЕРЕЧИСЛИЛ УСЛОВИЯ ДУЭЛИ. Повернулся и вышел из кухни.
Кипер и Эсфирь сидели, не глядя друг на друга.
– Похоже, мальчик не шутит, - сказала Эсфирь.
– Да уж, на шутку не похоже.
– Конечно, я могу передать его слова миссис Кордоран. Как ты думаешь, она уступит? Или попытается вернуть его несмотря ни на что?
– Не знаю. Может уступить. Она уже должна была понять, что сын ей достался из породы беглецов. И подружка у него такая же. Ее в детстве родители приковывали цепью.
– Я не знаю, насколько близко ты знаком с Долли Кордоран. Мне кажется, она необыкновенная женщина. За прошедший месяц я очень к ней привязалась.
– Да? Что же в ней такого необыкновенного?
– В каждом ее поступке, в каждом слове сквозит... Как бы это поточнее выразить?.. Да, вот так: сквозит нерасчетливая доблесть. Порой - на грани с глупостью. Ибо вообще-то у нее очень мало силенок на жизнь. Я это вижу. Самые простые вещи даются ей с трудом. Сесть за руль автомобиля, набрать телефонный номер, написать письмо - на все, на все ей нужно собирать армию своих силенок до последнего солдатика. Как в маленьком королевстве скликают армию непослушных вассалов - каждый рыцарь на счету. И при этом королевство не сдается, отбивается от противников и союзников, сохраняет независимость.
...Она доверяет мне, делится своими переживаниями... Созналась во всяких полифамных экспериментах... Но я вижу: это ей только кажется, будто ей нужен новый муж, который любил бы ее сильнее и нашел бы правильные слова... Никто не будет любить ее сильнее, чем Роберт... Но Роберт уже знает, что словами ей помочь нельзя, поэтому и не говорит их... А ей нужен кто-то, кто бы этого еще не знал и продолжал бы говорить бесполезные утешительные слова...
...В чем нельзя помочь? Все в том же, все в том же - спасти от отчаяния... Когда у человека мало силенок, он любое жизненное дело начинает с того, что подхлестывает себя, впадая в отчаяние... Такие люди обручены с отчаянием на всю жизнь... И они не верят, что другие живут иначе и добиваются успеха или просто нужного результата с азартом, с увлечением, с удовольствием... Если в серьезном деле ее помощник, близкий ей человек, не впадает в отчаяние, для нее, для Долли, это означает только одно: не хочет помочь. Роберт помогал нам с отцом в розысках не меньше ее, все делал, что нужно, и многое - сверх того... Но в отчаяние он не впадал - и она чувствовала себя все время одинокой, брошенной на поиски сына без всякой помощи...
...Иногда мне кажется, что у каждой женщины есть свое предназначение... Одни созданы, чтобы печь хлеб, или растить детей, или стирать одежду, или ухаживать за больными, или помогать старикам, или все вместе... А другим дано сил только на то, чтобы вслушиваться в голоса растений или в ночные крики бабочек. А есть такие никчемные, что годятся лишь на одно: внушать безнадежную любовь. И вот, когда такие - обделенные - берут на себя еще и хлеба, и детей, и стирку, и больных, это я и называю нерасчетливой доблестью. От которой у меня сердце безотказно разливается в восторженно-сочувственную лужу.
Кипер больше не мог этого слушать. Такую хвалебную песнь про Долли даже он не сумел бы пропеть. Он встал, обошел стол, взял лучшую сочинительницу панегириков за локти, поставил перед собой. Нагнулся и стал осыпать поцелуями ее лицо, шею, уши, затылок, плечи. Дошел до губ и задохнулся, застыл, обмер.
АХ, ВОТ ОНО ЧТО!
– ГУБЫ ДАНЫ ЧЕЛОВЕКУ КАК ЛУЧШЕЕ МЕСТО ВСТРЕЧИ ДВУХ ТУННЕЛЕЙ!
Эсфирь ошеломленно моргала. Осторожно ощупывала кончиком языка открывшийся просвет. Играла с седой прядью в его волосах. Потом отшатнулась.
– Нет, нет, вот еще... Это было нелегко, но я от тебя избавилась, избавилась. Уехал в Калифорнию один!.. Ударился там в разгул... А теперь решил вернуться в свой вагон и продолжать поездку... С того самого места, где вышел на станцию прогуляться... Поздно, милый, поезд уже ушел... Как говорили древние, никто не может войти дважды в реку времени... Или в поезд судьбы... Он движется, как река... Река принесла нас друг к другу, река унесет, уносит, уже унесла...
– А мы обманем!
– Кипер притянул ее обратно, прижал щекой к своему свитеру.
– Мы обманем реку судьбы. Помнишь, ты мне рассказывала за этим самым столом? Как невидимая подводная река уносит пловца прочь от берега, в море? И секрет в том, чтобы не бороться с ней, не выбиваться из сил, гребя против течения, а проплыть несколько метров в сторону. Вырваться из потока. Как знать - может, моя поездка в Калифорнию и была таким рывком в сторону. Прочь из потока судьбы. Я рванулся, проплыл, достиг берега. И теперь стою на твердой земле. И могу наконец позвать тебя к себе.
Эсфирь откинулась в его объятиях. Взяла за плечи и встряхнула.
– О чем ты?.. Это становится даже интересно... Позвать? На какой срок, хотела бы я знать? На час, на день, на неделю, на вечерок?
– Нет - насовсем. Я хочу, чтобы мы поженились. Я прошу твоей руки. И сердца. Я хочу, чтобы ты жила со мной, в этом доме. Чтобы в спальне валялись твои тапочки, в шкафу висели твои блузки, в ванной торчала зубная щетка. Чтобы по воскресеньям ты варила бухарский плов. Чтобы летом мы полетели вместе в библейские края. И ты показала мне откопанный тобою город. И провела по всем его слоям и оболочкам век за веком. А потом мы нарожаем детей. И будем растить их так, чтобы им никогда, никогда не захотелось убежать из дома.
Она смотрела на него серьезно и недоверчиво. Потом улыбнулась, погладила по лицу.
– Ты знаешь, - сказала она, - я ехала к тебе сегодня через парк. Там у нас есть пруд с очень чистой водой. Летом можно видеть плавающих рыб. Но сейчас пруд замерз. Только в одном месте чернеет вода - там, где втекает ручей. И на мостике стояло несколько мамаш с детьми, показывали пальцами. Я остановила машину, подошла посмотреть. Представляешь - там было полно самых разных рыб. Форели, карпы, щуки. И эти, красные и желтые, как будто из аквариума, - как они называются?