Суд королевской скамьи
Шрифт:
— Эйб, мы заставим их плакать, и смеяться, и умирать в небе вместе с этими ребятами. Я уже звонил к себе. Я намечаю, что главные роли будут играть Гари (Грант), Кларк (Гейбл) и Спенс (м-р Трейси).
— Но, Милт, может быть, Трейси, не говоря уж о Гранте и Гейбле, не соответствуют моему видению итальянского главы семейства.
— Ни Гари, ни Кларк не будут играть никаких отцов. Пора знать актеров, парень. Они не любят стареть на экране, В сущности, я прикидываю Гари на роль Барни.
— Гари Грант будет играть двадцатитрехлетнего еврейского парня из нью-йоркских трущоб?
— Нам придется кое-что изменить.
— Бертелли по рождению американец...
— Конечно, я знаю это и ты знаешь. Но для большинства американцев Среднего Запада он продолжает оставаться итальяшкой. Если мы сделаем Бертелли главным героем, ребята в Нью-Йорке получат разрыв сердца. Кроме того, учти, они финансируют и будут распространять фильм. Таковы правила. Нельзя прославлять итальяшек; ниггеры должны быть тупы, как животные, гансам полагается вызывать смех и, главное, не обмолвись с экрана, что ты еврей.
— Но Барни еврей.
— Слушай, Эйб, я говорю с тобой совершенно серьезно и вспоминаю нечто подобное в том фильме старины Хэма — давай ограничимся историей взаимоотношений отца и сына. Этого хватит. Основываясь на своем опыте, я совершенно честно говорю тебе это. Барни как еврей не пройдет.
— Книга рассказывает о двух итальянцах и одном еврее.
— Ага. Так вот — выкинь это из головы. Не пойдет. Публика любит... ирландцев. Знаешь, что нам нужно? Такой большой здоровый ирландец, рядом с которым вечно болтается его коротышка-приятель. Типа Френка Макхью. Я прямо так и вижу Гари (Гранта), или Джима (Джеймса Кэгни), или Дюка (Джона Уэйна) в роли этакого горячего летчика, который вечно цапается со своим полковником. На его роль прекрасно подошел бы характерный актер типа Алана (Хейла).
Эти разговоры шли несколько недель, пока наконец Эйб не сказал:
— Милтон. А пошел бы ты к соответствующей матери.
Кэди не догадывался, что Мандельбаум борется за жизнь. После дюжины провалов, огромных сомнительных расходов на выпуск фильмов, скандала с шестнадцатилетней старлеткой, Эйб, сам того не подозревая, мог стать спасителем «Глобал студио».
«Джаг» был последней ставкой Милтона. Кэди умел писать. Но Мандельбаум не мог его понять и принять.
И в Лондоне не было кнопки, по нажатию которой тут же являлся утомленный литературный «негр», который переписывал сценарий. Ему приходилось иметь дело с Кэди — или надо искать другого писателя.
И когда Кэди двинулся к выход, серьезный Милтон Мандельбаум, преисполненный этических принципов, остановил его:
— Садись, Эйб. Мы что-то погорячились. Давай все обговорим.
— Как можно говорить с тобой? Такие дешевые ремесленники, как ты, которые только и умеют врать и обманывать, превратили Голливуд в такое место, что работать там оскорбительно для любого нормального человека. Иди ищи себе другого писателя.
— Присядь-ка, Эйб, — словно змея, прошипел Дж. Милтон. — У нас заключен контракт, радость моя, и если ты будешь откалывать такие номера, на всю жизнь получишь волчий билет. И больше того, ты в жизни не продашь ни одной своей книги.
— Постой, Милтон. Ты сам говорил мне, что в любое время, когда меня не будет что-то устраивать и я захочу расстаться с тобой, мне стоит только
— Минутку, Кэди. У меня хватило забот, когда пришлось иметь с тобой дело. Всем известно, что твой брат был комми.
— Ах ты, сукин сын!
Он схватил Мандельбаума за лацканы френча военного корреспондента и затряс его с такой яростью, что у того слетели очки с носа. Эйб швырнул его на пол, и Милтон вслепую стал ползать, разыскивая очки, после чего, решив, что испытывает муки от приступа язвы, расплакался.
— Эйб, не бросай меня! Мои враги на студии просто уничтожат меня. Мы заплатим тебе восемьсот за текст, все будет по-твоему — и актеры, и декорации, и костюмы. Всю жизнь я придерживался принципов, и вот теперь меня из-за них обобрали.
Эйб остался. Как ни странно, Мандельбаум в самом деле позволил ему написать сценарий, какой он хотел. Но вот чего Кэди не знал — Мандельбаум все же нанял пару темных лошадок, которым заплатил по нескольку тысяч долларов, и они за спиной Эйба переписывали его текст. Эта пара предпочла остаться в неизвестности, уродуя сцены, написанные Кэди и переводя их на язык, понятный Мандельбауму.
Когда Эйб закончил работу над сценарием, он почувствовал огромное облегчение.
— Всякая стоящая рукопись, всякий великий фильм, — поведал ему Дж. Милтон Мандельбаум,— делается большим потом. Несколько раз мы ссорились, как настоящие любовники. Нет-нет, Эйб, лучше тебе не влезать во все тонкости производства. Твоя работа сделана. Дальше мяч поведем мы. Режиссеры нервничают, если рядом болтаются писатели. Они как настоящие примадонны, черт бы их побрал... Но от них никуда не деться. Равнодушию тут нет места. Но, понимаешь, эта публика просто не умеет относиться с уважением к такому писателю, как ты. И как отношусь к тебе я.
К счастью, название фильма было изменено на «Стонущих орлов», и никто, в сущности, не обратил внимание, что он основан на романе Кэди. Эйб тихонько приказал убрать свое имя из титров. Фильм принес доход. В то время чуть ли не в каждой конторе висели снимки Флинна или Кэгни в кабине истребителя. И, воодушевленный успехом и снова ощутив вкус к жизни, Мандельбаум вернулся к своей карьере.
11
Самый грустный для меня момент настал, когда,— вернувшись после войны в Норфолк, я увидел, как постарели мама с папой. Ходили они с трудом, стекла очков у них стали толще, волосы заметно побелели, и уже чувствовались приметы старческой рассеянности, Мама, не раз обращалась ко мне «Бен!».
Норфолк как бы уменьшился в размерах. Годы отсутствия сыграли шутку с моей памятью. Дом, который остался у меня в памяти большим, где было вдоволь воздуха и простора, на самом деле оказался маленьким и приземистым, и в нем ютилась моя тесная комнатка. Маршруты в городе были очень короткими, особенно по сравнению с протяженностью Лондона.
Саманта чувствовала себя как рыба, вынутая из воды, и я начал понимать, что ее попытки приспособиться к Америке не дадут ничего хорошего.
Тем не менее нам пришлось заново привыкать к совместной жизни. Новорожденный малыш, несколько тысяч долларов в банке, новая машина. Шоукросс позаботился разрекламировать мою книгу о войне в колонках «Юнайтед Пресс», и она получила куда лучший прием, чем я рассчитывал.