Суд Линча (Очерк истории терроризма и нетерпимости в США)
Шрифт:
История производительных сил является историей развития сил самих индивидов. "Так как развитие это происходит стихийно, т. е. так как оно не подчинено общему плану свободно объединившихся индивидов, — писали К. Маркс и Ф. Энгельс, — то оно исходит из различных местностей, племен, наций, отраслей труда и т. д., каждая из которых первоначально развивается независимо от прочих, лишь мало-помалу вступая в связь с ними… Отсюда следует, что даже в рамках одной и той же нации индивиды, если даже отвлечься от их имущественных отношений, проделывают совершенно различное развитие и что более ранний интерес, когда соответствующая ему форма общения уже вытеснена формой общения, соответствующей более позднему интересу, еще долго продолжает по традиции обладать властью… которая
Буржуазно-демократические революции в Европе вырвали эту власть из рук аристократов, но Европа так и осталась в социографическом отношении калейдоскопической мешаниной живых "ископаемых остатков" самых разных индивидуальных и коллективных вариантов сознания, формировавшегося в самые различные исторические эпохи, в самых различных условиях.
Но в Соединенные Штаты Америки устремились как раз те индивиды, которые в Европе первыми экономически и психологически сложились в буржуазный тип человека, опередив всех прочих консервативных индивидов, как пользующихся властью, так и отстраненных от нее (но дающих первым силу в виде собственного консерватизма). Американская нация поэтому формировалась как нация политических эмигрантов, отправившихся из Европы в Америку в поисках экономических и гражданских свобод.
Поэтому буржуазная культура Соединенных Штатов Америки выросла на нетерпимом отношении к культуре аристократии. Торгашеская психология буржуа могла легче всего развиться именно в американском типе людей, отказавшихся от богатейшего культурного наследия европейского прошлого.
Тон общественного мнения этой страны спорадически задается некоторыми особенностями "простонародного" мышления. Этот род мышления, по мнению этнографа Л. Я. Штернберга, сохранился со времени первобытного человека, когда инстинкт еще обладал властью над примитивным мышлением вне узких границ человеческого опыта. В чрезвычайных ситуациях предчувствие соединялось с картинообразной мыслью первобытного человека, в результате чего возникали так называемые "видения", нередко коллективные, принимавшие форму массовых галлюцинаций. Достаточно было одному члену племени увидеть призрак, чтобы он с лавинообразной быстротой привиделся всем соплеменникам.
Такого рода мышление периодически обнаруживает себя и в цивилизованном мире также в виде настоящих психических эпидемий, когда распространяются невероятно вздорные слухи и фантастические вымыслы, желаемое выдается за действительное, а действительное — за желаемое. Своей живучестью этот феномен, конечно, обязан крайней неравномерности, с которой культура развивается в разных слоях эксплуататорских обществ.
В средневековье патологическое мышление ярко проявило себя во время "ведовских процессов", когда целые народы повсюду в Западной Европе были увлечены ловлей бесов. В конце 1877 года крестьяне России повсеместно обсуждали грядущее "равнение" земли и ждали соответствующей "бумаги". Вера в "бумагу" не имела никаких реальных оснований, однако она была такой неистовой, что власти были сильно обеспокоены новым вариантом хилиастической мечты [3] . Наблюдавший это явление А. Н. Энгельгардт, автор известных писем "Из деревни", писал: "Никаких сомнений, все убеждены, все верят. Удивительно даже, как эти люди слышат и видят именно то, что хотят видеть и слышать: Впрочем, то же самое мы знаем из истории колдовства, чародейства. Люди видели золото там, где его не могло быть, говорили с нечистой силой, верили в то, что они колдуны".
3
Хилиастическая вера — учение о втором пришествии Христа в грядущем установлении тысячелетнего царства, получившее распространение во времена раннего христианства («хилиас» — древнегреческое слово, означающее тысячу).
"В Соединенных Штатах Америки, — заметил Гегель, — господствует необузданнейшая дикость народных фантазий". В этой стране вспышки психических эпидемий, возбуждаемых пропагандой самых реакционных групп американской буржуазии, действительно нередки. Достаточно указать на "красную истерию", распространившуюся после
Мелкобуржуазный характер в том виде, в каком мы его уже обрисовали, является типичным характером в Соединенных Штатах Америки. Класс буржуазии в целом сохранил многие черты мелкого буржуа с его идеалами, предрассудками, практическими манерами.
Американский буржуа истово верит в Великий Американский Миф; его крайне раздражает неумеренное вмешательство властей в бизнес; еще недавно, когда в том была нужда, он самовольно выполнял карательные функции — нанимал отряды вооруженных людей для расправы над рабочими и мог похвастаться личным арсеналом с оружием и боеприпасами.
Громадное развитие капиталистического производства в Соединенных Штатах Америки вызвало потребность в бесчисленной армии интеллигентов и служащих. Эти средние классы рекрутировались главным образом из разорившихся фермеров и, разумеется, сохранили в своем характере все признаки своего происхождения.
То же следует сказать и о городском мелком буржуа — самом шумном и скандальном приверженце Великого Американского Мифа.
Таким образом, в Соединенных Штатах Америки колоссальная масса коренных американцев, несмотря на то что с воцарением монополий их Америка повернула на сто восемьдесят градусов, продолжала наивно верить в "исключительность" своей национальной судьбы. Эта вера приобрела прочность окаменелого предрассудка. Она и составляет основу устойчивого, хотя и мнимого, нравственно-политического единства довольно широких слоев американской нации.
Своеобразие американской буржуазной демократии как раз в том и состоит, что в рамках официально-буржуазного принципа она допускает самую широкую свободу мнений, и в этом смысле она гораздо "демократичнее", "буржуазнее" буржуазной демократии европейского типа. Но горе тому, кто нарушит этот принцип — он слишком скоро убедится, что перешел рубикон между демократией и свирепой диктатурой. Только американская буржуазная демократия имеет эту четкую и недвусмысленную, как знак восклицания, границу между самой анархической свободой мнений и анархической же нетерпимостью.
Неофициальное господство сплошной, массовой морали в Соединенных Штатах Америки, проявлявшееся в нравственном насилии мелкобуржуазного мыслящего большинства над инакомыслящим меньшинством, — таков феномен общественной жизни этой страны.
Лучшие феодальные критики буржуазных порядков в прошлом столетии избирали в качестве мишени для своих стрел именно эту нравственную нетерпимость, царящую в Соединенных Штатах Америки. Граф де Токвиль, приехавший в 1831 году в эту страну в поисках доказательств преимущества конституционной монархии, сразу же обратил на нее внимание. Она произвела на него сильное впечатление, и он дал ей краткое, ставшее крылатым название — тирания большинства!
Полстолетия спустя после де Токвиля его соотечественник монархист Жанне писал: "Американцам даже и в голову не приходит, чтобы большинство могло ошибаться и хотеть чего-нибудь несправедливого".
Де Токвиль следующим образом сформулировал свою идею о тирании большинства: "В Америке большинство ограничивает мысль грозным кругом. Внутри его пределов писатель свободен, но горе ему, если он осмелится выйти из него. Это не значит, чтоб ему грозило сожжение, но он подвергается неприятностям разного рода и повседневному преследованию. Политическая карьера для него закрыта, потому что он оскорбил единственную власть, которая может ее открыть. Ему отказывают во всем, даже в славе. До обнародования своих мнений он полагал, что имеет сторонников, теперь, когда он высказался явно перед всеми, ему кажется, что их уже нет, потому что порицающие его выражаются открыто, а те, кто думает, как он, не имея его мужества, молчат и удаляются. Он, наконец, уступает, сгибается под ежедневными усилиями и снова замолкает, как будто бы он чувствовал угрызения совести оттого, что сказал правду.