Суд
Шрифт:
– Я искуплю, искуплю! – твердил Сетеб, ползая у ног жреца.
Пахор поставил перед юношей кувшин с молоком, прикрытый лепешками. Сетеб набросился на еду. Он уже был уверен в том, что жрец вызволит его душу из пасти Амамат. Великий Дом – воплощение добра и справедливости. Верить в легенду | Сфинксе может только безумец или враг народа Кемта.
Когда Сетеб уснул, Пахор задул светильник и вышел из кельи.
Смеркалось, нужно было торопиться, скоро верховный жрец Иссахар отбудет в царский дворец, чтобы попасть к церемонии отхода наследника ко сиу. Плотно запахнув плащ, жрец направился к ступеням главного входа. Четверо рабов пронесли перед храмом черные носилки, и Пахор вздрогнул: дурной знак – встретить носилки бальзамировщика. И чтобы отвести предзнаменование, незаметно плюнул на ладонь.
Медленно покачиваясь на плечах рослых рабов, носилки свернули в переулок, где, окруженный высоким забором, стоял дом знаменитого бальзамировщика Сархаддона. Заскрипели массивные петли ворот, и траурная процессия скрылась в затененной навесами глубине двора. Опустив носилки, рабы присели на корточки, но перед ними вырос могучий Сархаддон и велел убираться. Привычным движением бальзамировщик сдернул с носилок покрывало и усмехнулся. Минхотеп лежал неподвижно, глаза его были закрыты. Сархаддон хлопнул и ладоши. Из дома выбежали слуги, скульптора внесли в низкое каменное помещение, где в центре прямоугольной комнаты стоял большой, обитый медью стол. Рослый нубиец выкладывал на нем толстый слой веток, пересыпая их рубленой соломой. Минхотепа уложили на стол. Все вышли, остались только Сархаддон и Хатор. Минхотеп открыл глаза.
– Ну вот, – сказал он, слезая со стола, – разве можно верить сказкам о том, что стол бальзамировщика – это дверь в царство Озириса?
– Я заткнул бы рты моих мастеров тряпками, но это не поможет, – мрачно сказал Сархаддоп. – Предательство, доносы, подкуп – вот зараза, которая страшнее чумы. Так говорил мой отец, и он был прав.
– Да, Нормат знал, что такое предательство, – согласился Минхотеп, – но он знал также, что такое дружба. Иначе разве я нашел бы приют в этой стохрамной тюрьме?
– Твой ученик едва не поплатился жизнью, когда забрался ко мне в дом. Только узнав амулет со сфинксом, я понял, что должен помочь. Слава Озирису, теперь мы оба в безопасности.
Вечерний прием закончился. Слуги гасили светильники в малом тронном зале. Другие собирали в корзины благовонные травы, разбросанные по мраморным ступеням между колоннами. Утром траву отнесут в храмы, где жаждущие исцеления станут прикладывать к ранам сухие пучки.
В зале остались двое: царевич Менкау-Ра и верховный жрец Иссахар.
– …Он опасен, хотя опасность можно предотвратить, – хрипел жрец. – Мне достоверно известно, что преступник скрывается близ Меннефера. Мы ищем пути для того, чтобы оградить церемонию от возможных случайностей. Внутренняя охрана с этой задачей не справится. Безопасность владыки должна находиться в надежных руках. А эти руки можно найти среди
ревностных слуг Озириса и Птаха. Стража должна перейти в подчинение жрецом. Верховный сановник не способен вернуть Кемту былое спокойствие.
– Вот как! – воскликнул царевич. – Не способен? Так знай же, что преступник, о котором идет речь, пойман. Он находится сейчас в доме бальзамировщика Сархаддона. Стоит мне приказать, и от него останется безмолвная мумия. И не о чем будет беспокоиться.
Хитрость Менкау-Ра унаследовал от нубийца, подумал жрец. Придав лицу горестное выражение, Иссахар сказал:
– Что я слышал? Неужели в Кемте забыты законы великой Девятки [20] . Убить того, кто находится под защитой самого Озириса?
Царевич нервно закусил губу. О какой защите идет речь, если на чашу весов положено бессмертие отца? Неужели этот жрец, которого боялся и ненавидел отец, будет распоряжаться и им, будущим фараоном Менкау-Ра? Наследник вспомнил детство, вспомнил день, когда увидел отца, божественного сына Ра, могущественного Хафру ползающим на коленях перед Иссахаром.
20
Великая Девятка – девятикратность богов, покровителей Она.
– Законы великой Девятки? Я должен знать о них! – заявил царевич.
– Знать законы – желание, достойное будущего владыки Кемта, – сказал Иссахар с подобострастием. – Законы гласят: кто в день Суда над мертвым хочет потребовать отмщения, носит в себе частицу божественного гнева Гора. Он неприкосновенен. Нужно убедить святотатца отказаться от Суда. Он будет упрям. Придется пустить в ход золото, сыграть на тщеславии. Можно и оставить его в покое – пусть говорит. Имя Хафры столь чисто, что народ может сам расправиться с этим Минхотепом. Но стоит ли так рисковать? Нужно быть полностью уверенным в том, что погребение владыки пройдет как задумано и ничто не помешает Великому Дому стать бессмертным. Нельзя допустить, чтобы люди начали сомневаться в том, кому верили безгранично. У нас нет времени, до погребения всего две ночи. Этот шаг – визит царицы к бальзамировщику.
– Это необходимо? – царевич не мог уловить связи между предстоящим подкупом мятежного скульптора и визитом матери к Сархаддону.
– Так угодно богам, – пояснил Иссахар, давая понять наследнику, что есть вещи, которые навсегда останутся для него тайной.
Попрощались они холодно.
Меннефер засыпал. Улицы гудели: узкие, стиснутые лавками и мастерскими, они пели надрывно, им отвечали ровной басовитой нотой кварталы богачей и храмы.
Минхотеп долго прислушивался к этой забытой в песках Каграта музыке города фараонов. Воспоминания больше не мучили его, скульптор думал о будущем, и этим будущим был Суд Озириса. Все остальное не имело смысла.
Лязг засовов прервал размышления скульптора. Каморка наполнилась дрожащим светом факелов. Могучая фигура Сар-хаддона выплыла из темной рамы двери. За дверью угадывались силуэты вооруженных людей. Сархаддон направился к Минхотепу, но на его пути вырос Хатор:
– Нас предали!
– Что я слышу! – Сархаддон воздел к небу руки и принялся шумно рассказывать о том, как царская стража уличила его в укрывательстве, но в последний момент, когда он чувствовал уже, что его голова становится слишком тяжелой для плеч, от него потребовали молчания и отпустили.
– Но меня заверили, – продолжал Сархаддон, – что долг гостеприимства не будет нарушен. Клянусь святым карпом…
– Веди! – неожиданно сказал Минхотеп.
Скульптор подошел к Хатору и, поцеловав его в голову, шепнул:
– Если сможешь, беги…
В маленьком зале для приема богатых клиентом ярко горели ароматные светильники. Царские храбрецы и черных накидках стояли неподвижно у стен. В большом золоченом кресле сидела высокая полная женщина в дорогих сирийских тканях, усыпанных хризолитовым бисером. Ее часто мигающие глаза выдавали волнение, которому она и сама удивлялась.