Судак
Шрифт:
Вергасов сразу же, еще на допросе немецкого ефрейтора, решил: высотку, пока темно, захватить, не дожидаясь приказания, а о результатах разведки и о принятом решении донести в штаб полка связным.
– Фриценка накормить и в штаб полка. Слышишь, Пастушков? А командиров рот ко мне.
Пастушков – пожилой и самый мудрый в батальоне, а может быть и во всем полку, солдат-ординарец – молча встал и шлепнул пленного пониже спины – пошли, мол.
Вергасов посмотрел на часы. Одиннадцать. До начала рассвета три часа. Успею. Он растянулся на мягкой пахучей траве. Роты хватит. Да какое там роты – двух взводов хватит. Даже одного, если б с Коноваловым послать. Но на такую мелочь Коновалова не стоит. В самый раз Ильина попробовать. Пускай
Пришли командиры рот. Вергасов перевернулся на живот.
– Ложись, хлопцы!
Командиры растянулись. Лиц их не было видно, лишь у Коновалова, как у кошки, глаза при каких-то поворотах головы отсвечивали красным.
– Дело, значит, такое, – начал Вергасов. – Будем сопку захватывать. Ту самую – 103,2. Фриценок говорит, там всего два станковых пулемета. Желательно захватить их так, чтобы они ни одного выстрела не сделали. Утром фрицы проснутся, а мы по ним – из их же пулеметов. К тому времени и о дальнейших действиях дам знать, с хозяином свяжусь, – Вергасов развернул карту и, присвечивая фонариком, показал на ней высоту, овраг и предполагаемое расположение противника. – На всю операцию даю три часа. К двум, когда начнет светать, все должно быть кончено. Ясно?
– Чего же неясно? Конечно, ясно, – процедил сквозь зубы Коновалов. – Я тебе и к часу кончу.
– К часу мне не нужно. А к двум. И поручаю я это второй роте, лейтенанту Ильину. Вы поняли задачу, Ильин?
– Понял, – тихо ответил Ильин.
– Если есть вопросы, прошу.
– Нет, вопросов нет.
– Насчет огня. В случае недоразумений поддерживать огнем будет Круглов, первая рота. Слышишь, Круглов?
– Поддержим, а как же.
– Ну вот и все.
– Разрешите идти тогда? – Ильин встал.
– Валяйте. Световые сигналы прежние, но старайтесь ими не пользоваться. О захвате высотки донесите связным. Идите.
Ильин, хрустя ветками, направился к опушке.
– Завалит, как пить дать! – проворчал Коновалов.
– Почему завалит? – спросил Вергасов.
– Вот увидишь.
– Не обязательно, – вставил Круглов, постоянный оппонент Коновалова. Достаточно одному из них сказать «да», как другой сейчас же говорит «нет».
– А я говорю – завалит.
– А ты не каркай.
– Я не каркаю, просто говорю. Нельзя давать человеку, да еще такому, первое задание ночью. Первое задание и засветло завалить ничего не стоит. А тут… Да он вместо высотки нашу рощу опять захватит.
– Чепуха, – сказал Вергасов. – У него Сергеев, у него Жмачук, ребята все опытные.
– Ну, это твое дело, – сказал Коновалов. – Ты комбат, а не я. Не мне отдуваться. Можно идти спать?
– Иди.
– Бывайте. Авось ты меня своими пулеметами не разбудишь.
Звякнув шпорами, он пошел. Круглов тоже отправился. Вергасов остался лежать.
А может, Коновалов и прав, черт его забери? Может, лучше было Круглову поручить? Напутает там Ильин, растеряется, подымет трескотню, и вся затея с сопкой провалится. Ведь это у них первая стычка после Сталинграда, первая после пятимесячного перерыва. И вдруг в грязь лицом. Не скажешь потом, что не ты, а командир роты виноват…
Вергасов поднялся и начал вытряхивать забравшегося под рубаху муравья.
Ну да черт с ним. Раз отдал приказ – значит, отдал. И он опять стал убеждать себя, что процентов двадцать роты как-никак сталинградцы, что там Сергеев и Жмачук, что вообще не держать же роту в конце концов все время в резерве, раньше или позже придется и ей вступить в бой. Но веселое и приподнятое
– 6 –
Всю дорогу от села Червонотроицкое, где находился на формировке батальон, до Донца, сначала в вагонах, а позже на марше, Ильин думал об одном. Все его мысли сводились к одному слову – началось! И с каждым днем, каждым часом, каждой минутой это начало неизбежно приближалось. И вот подошло вплотную.
Ильин знал, что молодым, веселым ребятам и обожженным фронтовикам, как Вергасов и Коновалов, он – молчаливый, застенчивый, не привыкший к военным условиям комнатный человек, мог быть просто неприятен. Но оттого, что он понимал это, ему не было легче. Не было потому, что и Вергасов и Коновалов ему нравились, нравились своей веселостью, способностью всегда и везде чувствовать себя свободно и ловко, не унывать при любых обстоятельствах, ясно и просто относиться друг к другу. Солдаты их любили, уважали и немного побаивались. Начальство тоже любило, и они знали, как себя с ним держать, – не слишком развязно и не слишком вытягиваясь, спокойно, с достоинством офицеров, знающих себе цену. Между собой же, когда оставались одни, дурачились, как мальчишки, – возились, хохотали, ссорились из-за всякой ерунды и тут же мирились. Одним словом, хорошие и простые ребята. Он сам хотел быть таким, но знал, что никогда таким не будет.
В полку – Ильин сразу это понял – он никому не пришелся по душе. Он не умел, да и не хотел, скрывать свою робость, и это определило отношение к нему окружающих. Офицеры полка – в основном молодежь, со всеми присущими ей слабостями – после двух-трех попыток к сближению, из которых ничего не вышло, потеряли к нему интерес. Кто-то в шутку прозвал его «Судаком», и это прозвище настолько прочно к нему прилипло, что за глаза его иначе и не называли. На совещаниях он сидел в стороне, молча, и к нему никто не подходил. С солдатами он не мог найти общего языка – так ему, во всяком случае, казалось. Приказывать и требовать он не умел, никак не мог отделаться от «пожалуйста» и «попрошу вас», а в отношениях со старшиной – хитрым и оборотистым малым – просто становился в тупик.
И только с одним Сергеевым, командиром первого взвода, он чувствовал себя более или менее свободно. Это был молоденький – лет на шесть моложе самого Ильина – парнишка, с девичьим розовым личиком, без малейших признаков усов и бороды, что доставляло ему немало огорчений, но неглупый, смелый, дважды раненный и имевший уже орден за Сталинград. В полку с ним считались, и, если бы не отсутствие офицерского звания – он был сержантом, – его бы назначили командиром роты, о чем он давно мечтал. Однако, несмотря на то что место это досталось не ему, а неопытному и необстрелянному Ильину, он, увидев его неприспособленность, взял его под свою защиту, хотя был и подчиненным и младшим по возрасту. И, нужно сказать, сделал он это очень деликатно.
Самое важное было – поддержать авторитет командира, причем командира, который авторитетом своим не очень дорожил и, пожалуй, не понимал всей его необходимости на фронте. Сергеев видел, что Ильин в военно-профессиональных вопросах разбирается так же плохо, как в военно-бытовых, но ни самому Ильину, ни солдатам этого не показывал. Он просто приглашал Ильина к себе на занятия, для проверки, мол, как они идут, и на этих занятиях учил командира вместе с солдатами.
Ильин это понимал, но словами благодарность свою никогда не выражал. Бойцы же, быстро раскусившие хитрость сержанта, сначала немного посмеивались и недоумевали, а потом привыкли и даже полюбили нового командира роты. Они, впрочем, не очень верили в его военные таланты и на любое задание предпочли бы идти с Сергеевым, Жмачуком или даже с Вовком – третьим командиром взвода, крикуном, хотя и опытным командиром. Но мягкость Ильина и его справедливость не могли им не нравиться.