Судьба Темного Меча
Шрифт:
— Его молодых спутников здесь нет.
— Я так и думала, что мы их не застанем. — Колдунья едва заметно пожала плечами. Глубокий капюшон ее рясы чуть повернулся в сторону каталиста. — Впрочем, это не важно. — Она шевельнула изящной рукой. — Пойдем.
Ее спутник снова поклонился. Он произнес слово, и тело каталиста поднялось в воздух. Тонкие нити, тоньше шелка, вылетели из пальцев колдуна и быстро завертелись вокруг Сарьона. Вскоре каталист был надежно заключен в кокон заклинания. Колдун произнес еще одно слово — и перед ним открылся волшебный Коридор. Тхон-ли ожидал его приказаний. Дуук-тсарит шевельнул рукой, и тело каталиста проплыло сквозь ночь в зев Коридора. Колдун скользнул следом. Приняв их, Коридор быстро и бесшумно закрылся.
Колдунья еще несколько мгновений стояла в комнате, безмолвно поздравляя себя с заслуженной удачей. Но ей еще многое предстояло сделать. Сложив ладони в молитвенном жесте, она подняла их ко лбу, потом начала медленно опускать, бормоча слова заклинания. И ее облик изменился. Теперь в комнате стояла точная копия той Телдары, которая лечила Сарьона.
Потом колдунья заговорила — громко, чтобы убедиться, что ее голос звучит правильно.
— Лорд Самуэлс, с сожалением должна вам сообщить, что ночью отцу Данстаблю снова стало хуже. Его молодой друг послал за мной. Я переправила каталиста в Дом Исцеления.
ПОСТЛЮДИЯ
Руки ночи вцепились в него, крепко обхватили его со всех сторон.
Он путешествовал по Коридорам темноты, которые вели его к еще большему мраку. Там он лежал и ждал ужаса, который — он знал это — непременно настанет. Его окликнули по имени, и он узнал этот голос, но не хотел его слышать. Он лихорадочно потянулся рукой к амулету, висевшему на шее, — он знал, что амулет защитит его. Но амулет исчез! Амулет исчез, и он понял, что руки ночи отняли его. Он не хотел просыпаться, но в то же время хотел, чтобы поскорее закончился этот ужасный сон, который тянулся, казалось, всю его жизнь. В голосе, который звал его, не было злобы, только тихая печаль. Это был голос отца, укоряющего непослушного сына...
— Сарьон...
— Obedire est vivere. Vivere est obedire, — беспокойно пробормотал Сарьон.
— Повиноваться — значит жить. Жить — значит повиноваться, — с глубокой грустью повторил голос. — Наш самый священный постулат. И ты забыл его, сын мой. Пробудись же, Сарьон. Позволь нам помочь тебе выбраться из тьмы, которая тебя окружает.
— Да! Да, помоги мне! — Сарьон протянул руку и почувствовал, что его руку приняли и крепко сжали. Он открыл глаза, ожидая увидеть своего отца — тихого волшебника, которого он едва помнил, — но вместо него каталист увидел епископа Ванье.
Сарьон ахнул и попытался сесть. Он смутно помнил, что его связывали, и стал вырываться из пут, но оказалось, что это всего лишь тонкие, сладко пахнущие простыни. Повинуясь жесту епископа, молодой друид подхватил растерянного каталиста за плечи и мягко уложил обратно в постель.
— Успокойтесь, отец Сарьон, — негромко сказал друид. — Вы так много страдали. Но теперь вы дома, и все будет хорошо, если вы позволите помочь вам.
— Меня... меня зовут не Сарьон, — сказал потрясенный каталист, затравленно озираясь, пока друид поправлял подушки под его головой.
Оказалось, что его не держат в плену, как ему снилось, в ужасной мрачной темнице облаченные в черные рясы Дуук-тсарит. Сарьон лежал в светлой, залитой солнцем комнате, уставленной цветущими растениями. Он узнал это место. «Теперь вы дома», — сказал друид. «Да, — подумал Сарьон, и слезы навернулись ему на глаза от внезапно нахлынувшего умиротворения и спокойствия. — Да, я дома! В Купели...»
— Сын мой, — сказал епископ Ванье, и в его голосе звучала такая глубокая печаль, что слезы заструились по лицу Сарьона, по его непривычному лицу, по лицу, которое принадлежало другому человеку. — Не отягчай еще более свою душу этой ложью. Ложь разрушает не только душу твою, но и тело. Она отравляет тебя. Посмотри сюда. Я хочу, чтобы ты кое-кого увидел.
Сарьон повернул голову к человеку, который шагнул к нему.
— Сарьон, — сказал епископ Ванье, — я хочу, чтобы ты увидел отца Данстабля. Настоящего отца Данстабля.
Проглотив горькую слюну, Сарьон закрыл глаза. Все кончено. Он обречен. Он больше ничего не мог сделать, ничего — только защитить Джорама. И он защитит Джорама, даже если это будет стоить ему жизни. «В конце концов, много ли стоит эта жизнь? — в отчаянии подумал Сарьон. — Совсем немного. Даже мой Бог покинул меня».
Он услышал негромкое бормотание и смутно догадался, что епископ Ванье отослал и друида, и каталиста. Сарьон не знал наверняка, но ему было безразлично. Он подумал, что теперь епископ, наверное, пошлет за Дуук-тсарит. Говорят, Дуук-тсарит умеют читать в людских душах, они пронзают насквозь плоть, и кровь, и кости, проникают сквозь череп и вытаскивают из мозга правду. Говорят, если им сопротивляешься, то испытываешь ужасную, мучительную боль. «Скорее всего, я этого не переживу», — подумал каталист. Эта мысль успокоила его, и Сарьон даже забеспокоился — почему ничего не происходит? «Давайте уж, начинайте поскорее», — мысленно поторопил он Дуук-тсарит, начиная раздражаться.
— Дьякон Сарьон, — начал епископ Ванье.
Каталист удивился, услышав свой старый титул. Его удивила и печаль, прозвучавшая в голосе Ванье.
— Я хочу, чтобы ты рассказал, где мы можем найти молодого человека по имени Джорам.
Ах! Сарьон ожидал этого вопроса. Он решительно покачал головой. И подумал: «Вот сейчас они и придут».
Однако вокруг было по-прежнему тихо. Сарьон слышал только, как шелестит дорогая шелковая ряса епископа, когда тот пошевелился, поудобнее устраиваясь в кресле. Он слышал тяжелое, с присвистом дыхание Ванье. Сарьон вдруг осознал, что так дышат очень старые люди. Он никогда прежде не думал о епископе как о старике. А между тем ему самому было уже далеко за сорок. Когда Сарьон был юношей, епископу Ванье было уже немало лет. Сколько же ему сейчас — семьдесят, восемьдесят? Тишину по-прежнему нарушало только дыхание епископа.
Сарьон осторожно открыл глаза. Епископ смотрел на него печально и задумчиво, как будто не решил еще, что делать дальше. Теперь, когда каталист увидел Ванье вблизи, ему бросились в глаза и другие признаки преклонного возраста. Странно, ведь они расстались всего... сколько же? Меньше года назад. Неужели прошел всего год с тех пор, как епископ Ванье явился к нему в жалкую хибару в Уолрене? А кажется, что это случилось много столетий назад... И эти столетия не прошли для епископа бесследно.
Сарьон сел, оперся спиной об изголовье кровати и пристально посмотрел на Ванье. Прежде он видел епископа потрясенным только один раз в жизни. Это было во время церемонии Испытаний новорожденного принца, Джорама, когда оказалось, что принц — Мертв. И теперь, глядя на главу Церкви, Джорам видел такое же выражение на его лице — тревогу и глубокую озабоченность. Нет, даже более того. Это был страх.
— В чем дело? Почему вы так на меня смотрите? — спросил Сарьон. — Вы лгали мне! Теперь я это знаю. Я знаю это уже несколько месяцев. Скажите мне правду! Я имею право знать правду! Ради Олмина... — Каталист внезапно заплакал и протянул к епископу дрожащую руку. — Я имею право знать правду! Это едва не свело меня с ума!
— Успокойся, брат Сарьон, — строго сказал епископ Ванье. — Да, я лгал тебе. Но у меня не было выбора. Я лгал, потому что великая и суровая клятва именем Олмина запрещала мне открывать кому бы то ни было эту ужасную тайну. Но я был вынужден посвятить тебя в эту тайну, чтобы ты понял всю серьезность ситуации и помог нам с ней справиться.