Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью
Шрифт:
— Нет, если ты глухонемой.
— Еще одна ложь. И потом, они могут разрешить сесть за руль немому, но вот насчет глухого я не уверен.
— Тогда ты будешь просто немым. И тебе не придется лгать. Я скажу, что ты немой, а твое дело — молчать.
Опустив стекло, наблюдая в боковое зеркало, как позади останавливается патрульный автомобиль, я ответил:
— Это плохая идея.
— Никто не отправится за решетку, дитя. Если только полиция не разыскивает тебя.
— Разыскивает, но они не знают моего имени, и у них нет фотографии,
На ее лице отразилось недовольство, но не тем, что меня разыскивала полиция. «Одди, для твоего же блага нельзя быть таким правдивым. Я же не спрашивала, в розыске ты или нет. Незачем выдавать такое добровольно».
— Извините, мэм. Я думал, вы хотите это знать.
— Дитя, ты сам сказал, что плохишу можно и солгать. Может, я плохой человек?
— Только не вы, мэм.
— Внешность может быть обманчивой. Может, я самый плохой человек, которого тебе довелось встретить за всю твою жизнь. Может, я демон.
— Нет, мэм. Мне встречались плохиши. Вы слойка с кремом.
В боковом зеркале мужчина, который вылез из патрульного автомобиля, габаритами мог дать фору Геркулесу. Не вызывало сомнений, что завтракает он дюжиной яиц, фунтом бекона и запивает все это дымящейся кружкой стероидов.
Миссис Фишер приумолкла после того, как я назвал ее слойкой с кремом, но тут снова подала голос:
— Я собираюсь солгать полисмену, дитя. Разве из-за этого я не становлюсь плохой?
— Это неправильно, — попытался я задобрить ее, опасаясь, что мое сравнение ее обидело. — Это нехорошо, но, по большому счету, ничего очень уж плохого в этом нет.
— А теперь молчи. Остальное предоставь мне.
Мгновением позже громадный коп возник у моего окна, закрыв собой солнце, как при затмении. Он наклонился и заглянул в салон, хмурясь и сощурив серые глаза, словно «Мерседес» воспринимал аквариумом, а меня — плавающей в нем экзотической рыбкой, какую он никогда раньше не видел.
Я обратил внимание, что коп — симпатичный парень, в этом ему не откажешь, пусть и с головой, размером не уступающей колоде мясника. И серые глаза, не тусклые — яркие, оттенком больше напоминали не пепел, а серебро. Взглядом он легко сдирал кожуру обмана, обнажая сердцевину: вину.
— Ты знаешь, с какой скоростью ты ехал? — спросил он. Этот вопрос они задавали всегда, предоставляя возможность сказать правду и признать себя виновным или солгать копу и нарваться на более суровый приговор.
Я забыл, что по легенде немой, но, прежде чем успел заговорить, миссис Фишер спросила:
— Энди Шефорн, это ты?
Его режущий взгляд сместился с меня на нее и разом смягчился: лезвие из нержавеющей стали превратилось в плюшевого кролика.
— Эди Фишер, чтоб мне жить и дышать, — мне показалось, что в его улыбке слишком уж много зубов, больших и белых, как клавиши пианино. — Сколько прошло лет?.. Четыре! И вы не постарели ни на день.
— Да ладно, я выгляжу на десять лет старше. Сколько теперь у вас с Пенни детей? Насколько
— Семь, — ответил он, — но мы намерены остановиться на восьми.
— Думаете, это самое лучшее число? — спросила она, и они рассмеялись.
Хотя коп стоял у моего окна, а его голова находилась в считаных дюймах от моей, я для него не существовал.
— Далеко не все торопятся заводить детей, поэтому кто-то должен заботиться об этом.
— Мне бы хотелось снова взглянуть на твоих детей… и на двух новых.
— Подъезжайте к обеду.
— Обязательно подъеду, как только закончится это маленькое приключение.
— А где Оскар? Спит в салоне?
— Дорогой, боюсь, Оскар отошел в мир иной четыре дня тому назад.
Слезы потекли из глаз Энди Шефорна. Такие же большие, как и все остальное, размером с виноградину, и он не пытался их вытирать.
Миссис Фишер, увидев его печаль, воскликнула:
— Дорогой, его конец не был ужасен, совсем нет. Мы с ним сидели в прекрасном ресторане. Только что отменно пообедали. Оскар доел восхитительный десерт, крем-брюле, какого мы никогда не пробовали. А когда положил ложку, его глаза широко раскрылись, и он сказал мне:
«Ох, я думаю, пришла пора попрощаться!» — и мертвым откинулся на спинку стула.
Шефорн наконец смахнул слезы.
— Он был чудесным человеком. Если бы не он, я бы никогда не встретил Пенни.
— Он знал, что она станет тебе идеальной женой.
Я ощущал соль в его слезах, клянусь, ощущал, и от форменной рубашки шел запах крахмала, выделялся под действием тепла его тела. В кабине становилось влажно, она все более напоминала прачечную на колесах.
— Между прочим, — продолжила миссис Фишер, — этот молодой человек — мой новый водитель, Томас.
Патрульный Шефорн не протянул мокрую от слез руку, которая как минимум вдвое превосходила размером любую из моих.
— Приятно познакомиться, Том.
Вжимаясь в спинку сиденья, чтобы оставить побольше места его огромной голове, я ответил:
— И мне, сэр.
Мой голос чудесным образом вернулся ко мне, я уже мог не изображать немого.
— Тебе будет непросто заменить Оскара.
— Мне это известно, сэр.
— И оказаться под крылышком Эди Фишер — это царский подарок судьбы. — Прежде чем я успел ответить, Шефорн спросил у моей пассажирки: — Том уже выглажен?
— Еще нет, — ответила она. — Он со мной еще меньше часа. И он еще не полностью синий. Но он куда более синий и более выглаженный, чем любой другой молодой человек его возраста, с которыми я когда-либо сталкивалась. Он станет полностью синим и выглаженным очень скоро.
— Хорошо. Очень хорошо. Узнав о случившемся с Оскаром, я даже боюсь спросить… как Хитклифф?
— Хит по-прежнему мертв, дорогой.
— Но в остальном все в порядке?
— Да, он идеальный. Послушай, Энди, дорогой, я бы с удовольствием проболтала с тобой весь день, но мы немного торопимся.