Судьба зимней вишни
Шрифт:
Шаповалов посмотрел в мои круглые от ужаса глаза, словно проверяя какое-то свое предположение, и замялся:
– Зря я начал об этом. Явно не светская беседа.
– Нет уж, продолжайте, – потребовала я. – Такие истории нельзя прерывать.
– Как зовут эту мерзавку, – спросил я у Верочки, – ту, которая посадила вас на иглу, получив дармовую рабочую силу?
– Мы называли ее Мадам, – ответила Верочка.
Я оставил ее в больнице и помчался домой, чтобы поговорить с дочерью. Мы с Еленой трясли ее, как грушу, пока она во всем не призналась. Мы решили, что назавтра увезем дочь в Европу, в лучшую из клиник. Елена и девочки должны
Утром я узнал, что ночью Верочка умерла в родах. У меня остался сын, рожденный матерью-наркоманкой. Пришлось во всем признаться жене. Поймите меня, Алиса Михайловна, я не мог бросить этого мальчика на произвол судьбы.
Елена согласилась усыновить ребенка и забрать с собой в Европу. Ему тоже требовалось серьезное лечение. Однако со мной она развелась. Вот уже год моя бывшая жена и мои дети живут в Бельгии. Дочь удалось вылечить от наркозависимости. Сын подрастает, хотя его здоровье все-таки оставляет желать лучшего.
Весь этот год я жил один. Мне нужно было время, чтобы оправиться от всего того, что случилось. Но я здоровый мужчина, мне всего сорок два, и я не могу больше оставаться в одиночестве.
Знакомиться в ресторанах, на улице я теперь боюсь. Мне все время кажется, что я снова могу увлечься не той женщиной. Вячеслав Аркадьевич посоветовал мне обратиться к вам, потому что у вас все клиентки проходят через руки психолога, а он не может не заметить наркозависимости.
Так я оказался в вашем агентстве, и вы произвели на меня очень сильное впечатление. Поэтому мы с вами здесь.
Исповедь Шаповалова меня потрясла. Слушая его рассказ, я даже немного поплакала.
– Вы хотите сказать, что та девушка в коридоре – тоже наркоманка? – спросила я.
– Все девушки, работающие в дорогих клубах, работают на эту самую Мадам. И со всеми она рассчитывается наркотиками, – ответил он. – Поверьте, я имею неплохие возможности, так что попытался вывести эту женщину на чистую воду, но потерпел полное фиаско. Она законспирирована почище Штирлица.
После этого разговора любимые суши показались мне какими-то невкусными. Мы покинули ресторан и заглянули в бар, где в этот день выступал Тарзан. Признаюсь, обычно красивое мужское тело не оставляет меня равнодушной, но тут в моей душе не дрогнуло совершенно ничего. Более того, вид визжащих женщин, которые пытались заглянуть стиптизеру под полотенце, обернутое вокруг талии, вызвал у меня тошноту.
Я сказала Шаповалову, что мне нужно обдумать все то, что он мне рассказал, и попросила отвезти меня домой. Он согласился. Когда мы шли к выходу, я снова заметила ту маленькую худенькую девчушку, которая подходила к моему спутнику перед его исповедью. Она стояла в углу холла и о чем-то умоляла высокую статную женщину в умопомрачительном платье.
Женщина показалась мне смутно знакомой, но ее лица я не видела, поскольку она стояла ко мне полубоком. Внезапно она резко повернулась и скрылась за какой-то шторой. Худенькая девушка с отчаянием посмотрела ей вслед, заплакала навзрыд и начала сползать по стене вниз. Я рванулась к ней, чтобы помочь, но Шаповалов дернул меня за руку и практически силком вытащил на улицу.
– Не вмешивайтесь, Алиса Михайловна! – сказал он. – От этих тварей нужно держаться подальше. Тем более такой женщине, как вы.
Ночью он опять плакал во сне. И вновь проснулся, испытывая крайнее раздражение, искренне считая эти слезы постыдными.
В его сне худенькая девушка с усилием встала с холодного кафельного пола и подошла к окну. Почему-то оно не было закрыто решеткой, как у нее в палате, как во всех остальных помещениях, где она успела побывать. Наверное, потому, что это был этаж исключительно для персонала. Что-то типа общежития, куда поселяли медсестричек, окончивших училище и не захотевших возвращаться в родные деревни. Глупые… Там у них был шанс остаться людьми, а не превратиться в червей.
Дверь за спиной дернулась. Девушка обернулась, почувствовав острую, привычную и почти что сладкую волну ужаса. Они нашли ее. Они пришли за ней, чтобы не дать ей вырваться на свободу. Эта тварь, которая втянула ее в жаркий, колышащийся, кишащий червями ужас, никогда не оставит ее в покое.
Во сне, словно наяву, он видел, как дрожащими руками она открыла шпингалет на трухлявой деревянной раме. Створки со скрипом распахнулись, открывая бездну высотой в двенадцать этажей. Бездна. Без дна. Когда-то ей так нравилось играть со словами. Она тогда не знала, что такое бездна. И что значит все-таки найти в ней дно. С размаху упасть на него. В грязь, в смердящую жижу, и в самый последний момент мимолетно удивиться, что она бетонно-твердая, а не жидкая.
В какой-то глупой книжке, которую заставляла читать глупая учительница литературы Маргарита Ивановна, какая-то глупая героиня спрашивала, почему люди не летают, как птицы. Потому что не верят, что это возможно – оттолкнуться от дна и взлететь. Взлететь, оставляя бездну позади.
Дрожащими от слабости ногами девушка встала на подоконник. Туалетная дверь снова дернулась, и она, оттолкнувшись со всех сил, взлетела ввысь в отчаянной попытке убежать, избежать, оставить позади мрак последнего года своей жизни.
Бездна, хлюпая жирной мертвой грязью больничного двора, как будто смеясь, потянула ее к себе – вниз, а не вверх. Там, пусть не наверху, а внизу, но все-таки была спасительная свобода, за чертой которой остались боль, страх и кислота отчаяния.
В ту ночь я практически не спала. Разговор с Шаповаловым не шел у меня из головы. Я вертелась на подушке, каждые десять минут переворачивая ее холодной стороной вверх. Казалось, у меня сейчас взорвется мозг.
Стоило задремать, как мне начинали сниться изможденные девушки, протягивающие ко мне исколотые руки. Я убегала от них и в ужасе просыпалась. Но под утро все-таки ненадолго уснула. Мне снился Сережка, совсем маленький, новорожденный. У него была непропорционально большая голова и синее личико. Я пыталась приложить его к груди, но он вырывался и кричал. Пришла медсестра, забрала ребенка и приложила к большой соске в виде шприца. Она уносила его от меня по длинному коридору, а я ползла за ней по холодному коричневому линолеуму и умоляла не отбирать у меня сына.
Проснулась я с лицом, мокрым от слез. Даже в уши натекло. О том, чтобы идти на работу, не могло быть и речи. Я чувствовала себя разбитой на тысячу маленьких Алис, каждая из которых была колючей, холодной и шершавой. Отправив целого и невредимого Сережку в школу, я предупредила Леночку, что сегодня не приду, и забралась обратно под одеяло.
Часов в одиннадцать утра меня разбудил телефонный звонок. Это был Павел.
– Поздно гуляете, девушка, – с нервной веселостью заметил он. – Разлагаетесь морально, посещаете злачные заведения. Назавтра на работу не ходите.