Судьба. Книга 1
Шрифт:
Котёл стоял на оджаке до самого вечера. Когда сыворотка выкипела на добрых три четверти, Узук сняла котёл, выбросила из него солодковые корни и пучком камыша стала взбалтывать оставшуюся в котле кашицу, напевая незатейливую песенку, в которой просила курт поскорее свернуться.
Лакомка Дурды вертелся рядом, окунал в котёл палочку и со вкусом облизывал её. Он всё время попадал под руку, и Узук изредка беззлобно щёлкала его по бритой макушке — тюбетейку свою он где-то потерял. Мальчик отмахивался от щелчков, как от москитов, но от котла не отходил.
— Иди в кибитку, там сколько угодно
— Не пойду, — пыхтел Дурды, пытаясь зацепить палочкой побольше сгустившейся массы. — Не пойду… Тут вкуснее. Эх, упала назад!..
Из темноты вышел Берды, присел на корточки у оджака, глядя на рдеющие угли, спросил:
— Каракурт варите?
Узук смутилась.
— Да-да… кажется, каракурт… — и покраснела, поняв нелепость ответа.
Мальчуган молча протянул другу свою палочку. Берды попробовал, одобрительно причмокнул.
— Хороший получился каракурт. Очень вкусно.
— Если нравится, оставим его вам, — сказала Узук. Она уже оправилась от смущения, поняв, что в темноте его никто не заметил. Можно было даже улыбнуться, не рискуя выдать себя.
Всю ночь шёл тихий и тёплый дождь, наполненный сказочными и лёгкими снами. А утром вымытые травы засверкали так свежо и молодо, словно встречали вторичный приход весны. По небу плыли ватные облака, и огромный синий купол, опрокинутый над землёй играл богатейшей гаммой оттенков — от лилового до неуловимо голубого, переходящего в белизну облаков.
Обрадованные на редкость чудесным днём, совпавшим вдобавок с окончанием работы на кочевье, девушки и молодые женщины отправились поискать дикого лучка и съедобных трав.
Старая Огульнияз-эдже, великая шутница и добрый друг почти всех аульных женщин, рассказывала, как однажды приготовила своему старику такие вкусные пирожки с этой травой, что пот с него — в три ручья, а он всё жуёт, всё нахваливает. Наконец повалился на подушку, отдувается и просит: «Ты, мол, ста. рая, не съешь всё, прибереги на завтра, ты лучше мяса пожуй». «Слава аллаху, — думаю, — а мяса как раз и нет».
Отойдя подальше от кочевья в ту сторону, куда ещё не пускали овец, сборщицы незаметно разбились на две группы. Женщины, занятые хозяйством, сразу же начали поиски трав и кореньев. У девушек все заботы были ещё впереди, поэтому они занялись цветами. С большими букетами в руках, они, подбадривая друг друга, карабкались на первый попавшийся холм. С трудом помещаясь на его верхушке, несколько секунд стояли, переводили дыхание и вдруг, с аханьем и визгом, теряя цветы, сыпались вниз.
Узук отстала от тех и от других. Она случайно набрела на богатое съедобной травой место и, увлечённая сбором, не заметила, что подруги убежали далеко вперёд. Набрав травы, девушка стала рвать цветы, сначала её внимание привлекали самые яркие и красивые. Потом ей стало жалко их, и она принялась выбирать те, что поскромнее. В конце концов стало жаль и этих — неяркие, невзрачные, не претендующие на внимание, они ведь тоже радовались влаге, солнцу, свежести воздуха. Узук посмотрела на большую охапку сорванных ею цветов, вздохнула, улыбнулась и спрятала лицо в их терпкий холодный аромат. А когда подняла глаза, то увидела рядом с собою Берды.
Понимая,
В первое мгновение девушка испугалась и рассердилась. Но на лице Берды были написаны неуверенность, нежность и готовность подчиниться любому приказанию. Разве можно было тут сердиться? И Узук, чувствуя, как у неё начинают гореть щёки, стала бесцельно перебирать цветы.
Берды смотрел на неё и молчал. Она была так прекрасна в своём чистом девичьем смущении, так естественно и неразрывно входила во всю окружающую красоту, что страшно было громким словом или неловким движением нарушить очарование. Но сколько времени можно молчать? И Берды, решившись, сказал:
— Какие ты красивые цветы собрала…
Он слегка охрип от волнения и сам не узнал своего голоса. Узук тихо ответила, не поднимая головы!
— Возьми, если тебе нравятся…
— Но ты же для себя собирала.
— Бери. Я ещё нарву…
Слова были самыми обычными, самыми будничными, но сейчас они звучали совсем по-особому, полнились тайным и волнующим смыслом, от которого сердце то вдруг торопливо застучит, то замрёт, словно проваливаясь в неведомую и желанную пустоту.
— Нет, я не могу взять. Это очень красивые цветы, но среди них нет цветка, который мне нужен.
Узук зарделась ещё сильнее и ниже опустила голову. Её молчание придало Берды смелости.
— Я хочу спросить у тебя… Можно?
И скорее поняв, чем расслышав, тихое «спроси…», закончил решительно, как с кручи прыгнул:
— Я тебе нравлюсь?
Вопрос был честный и требовал честного ответа.
— Нравишься, — негромко, но твёрдо ответила Узук.
Несколько секунд они молчали, ошеломлённые своей откровенностью. Потом Берды спросил:
— А можно… я руку твою возьму?
За всю недолгую жизнь у Берды не было такой счастливой минуты. Это — словно красивый сон сбывался. Не верилось, что всё происходит на самом деле, что человеку может быть так хорошо, и хотелось совершить что-то совсем невозможное.
— Узук-джан… можно… поцеловать тебя?
Узук резко вырвала руку и сказала:
— Тебе не стыдно?
Берды смешался и отступил, но девушка не уходила. Тогда он опять завладел её рукой и очень серьёзно сказал:
— Узук-джан, не сердись. Ты знаешь, что я тебя люблю. Можно задать тебе один вопрос?
— Задавай…
— Если отец и мать будут согласны, ты… выйдешь за меня замуж? Не сегодня или завтра! Когда сама захочешь, Я могу ждать, сколько угодно. Но мне очень нужно знать твой ответ. Ты будешь согласна?