Судьбе вопреки
Шрифт:
Да, я помню этот взгляд его зеленых глаз. Это был страх — стоя в тени полосатого тента и глядя, как я подхожу к нему, мой суженый чего-то боялся. Прошли годы, и мне рассказали все о его страхе…
Но вернемся в день моей свадьбы и представим себе, что мы еще ничего этого не знаем. А тогда у меня в голове вдруг пронеслась одна мысль, а следом сердце кольнуло чувство… Или нет, все было наоборот: я сначала почувствовала, а потом подумала.
Я почувствовала холод — тот самый непонятный холод, который уже сжимал мое сердце, когда я, глянув вверх, на автомобиль Эдварда, увидела покрытую морской солью и ржавчиной металлическую арку.
«Я люблю тебя».
До встречи с Эдвардом я редко произносила эти слова, но потом говорила их почти постоянно. Прежняя Мара Джеймсон была слишком замкнутой в себе, чересчур сдержанной, не позволяла им сорваться с языка. Но возродившаяся Мара Джеймсон не уставала их повторять.
«Это мой дом, мой дворик, а вокруг меня — моя семья и мои друзья. А Эдвард далеко от всего, что ему мило и привычно. Его семья не смогла приехать». Именно эти мысли проносились у меня в голове, когда бабушка передавала мою руку в его, прошептав: «Береги ее, Эдвард». Эдвард кивнул, но выражение его глаз осталось таким же напряженным.
Сейчас бы я, наверное, посоветовала всем невестам: если вы стоите перед мировым судьей, собираясь выйти замуж, и замечаете, что ваш будущий муж почему-то выглядит напряженным и встревоженным, обязательно обратите на это внимание и постарайтесь выяснить, в чем тут дело.
Церемония бракосочетания состоялась. Теперь я вспоминаю о ней словами «речи» и «музыка». Наша брачная церемония маскировала собой одну простую истину: брак — это контракт. Отбросим романтику в сторону. В первую очередь брак — это законный, имеющий обязательную силу контракт, по условиям которого два человека объединяются в некое товарищество, их судьбы на законном основании сплетаются властью, и не какой-нибудь, а государственной.
Когда в мыслях я возвращаюсь к напугавшему меня взгляду Эдварда, я понимаю, что он боялся, что я вдруг сорву нашу сделку и не поставлю свою подпись. А что бы произошло, если бы я действительно так поступила? Если бы я тогда прислушалась к своему внутреннему голосу, если бы я, почувствовав тот холод в душе, поверила, что он означает что-то серьезное, на что обязательно нужно обратить внимание?
Но я не вняла этому предупреждению. Я отмахнулась от своих ощущений и, как фокусник из шляпы, выхватила из летнего воздуха другое: любовь, надежду, веру, решимость. Я держала Эдварда за руку. «Согласна», — сказала я. «Согласен», — сказал он. Жених поцеловал невесту. Публика зааплодировала, а когда я взглянула на своих подруг, то увидела, что многие из них плачут и смеются одновременно — они очень радовались за меня.
Мы стояли перед алтарем — уже муж и жена. Наш яркий летний свадебный день, голубое небо и искры на спокойной воде моря. Бах уступил место Моцарту и звуку листьев, шумящих от дуновений бриза. Все было необыкновенно прекрасным, все, казалось, должно было предвещать счастливую будущую жизнь.
Я повернулась и посмотрела на Эдварда. В моих глазах стояли слезы, а голос дрожал от безудержно нарастающего волнения. «Эдвард», — только и смогла вымолвить я, и меня захлестнули все надежды, все мечты о нашем совместном будущем. Он пристально смотрел на меня — страх ушел из его глаз, а на его место пришло нечто другое. Тогда я впервые увидела… Ну, вы еще услышите о том, что я увидела, я почувствовала, как покачнулась подо мной земля — тонкий слой травы на гранитном выступе.
Он дотронулся до цветов в моем букете и произнес: «Ты такая хрупкая, Мара. Как белая роза. А белые розы так легко помять. Именно это имела в виду твоя бабушка, когда сказала, чтобы я заботился о тебе?»
От его слов у меня перехватило дыхание. Разве они не означали величайшую нежность? Не говорили о его заботливости, о глубине его понимания? Он мог быть таким нежным. Тогда я думала только об этом. Но сейчас я понимаю, что в этих его словах прозвучала угроза.
Было такое ощущение, что он никак не может забыть мягкое наставление моей бабушки и для себя интерпретировал ее слова так: это беспокойство чрезмерно заботливой бабки, отдающей свою единственную внучку чужому человеку. Но все-таки я думаю иначе. Мне показалось, что Эдвард не слышал ни одного слова из брачной церемонии, может, даже вообще не присутствовал на ней!
Совсем недавно мне приснилась женщина, которая носила сразу несколько вуалей. Черная, серая, белая, серебристая, синевато-серая, темно-синяя — слои вуали скрывали ее лицо. Если снять одну вуаль, под ней непременно окажется другая. Эта женщина жила в темноте, даже когда светило солнце. Ее жизнь была тайной для всех. Она почти не видела, что происходит снаружи, а окружающие не могли заглянуть внутрь. Кто же надел на нее эти вуали? Может быть, она сама? Во сне она снимает их, одну за другой, и, наконец, остается самая последняя — или самая первая — свадебная вуаль. В моей жизни с меня эти вуали сорвали. Я хотела их оставить — вы даже не представляете себе, как они были мне нужны.
Женщины учатся скрывать самое худшее. Мы любим лучшее и показываем его всем, кому это интересно. Наши достижения, карьеру, награды, семейный очаг, счастливый брак, прекрасных детей. По молчаливому соглашению мы учимся не замечать у других и прятать от чужих глаз свою боль, утраченные надежды, тьму, чудовище в шкафу и мрак в глазах мужчины, за которого только что вышли замуж.
Но для некоторых наступает время, когда чудовище выходит из шкафа и не хочет возвращаться обратно. Это случилось и со мной. Эдвард очень изменился после свадьбы. Первой это заметила моя бабушка.
Только самые мудрые способны наблюдать женщину в подобных семейных отношениях и не судить ее. Моя бабушка не судила. Она постаралась понять. А если кто и мог понять, то только она — женщина, которая вырастила меня в своем укрытом розами домике у пролива Лонг-Айленд, женщина, которой достало терпения вырастить красные, розовые, персиковые, желтые и белые розы на каменистой почве Коннектикута, чтобы вернуть свою осиротевшую, убитую горем внучку к жизни, у которой хватило бы выдержки, чтобы заглянуть за все пласты лжи, за все эти вуали и вместо осуждения постараться помочь.
Люди спрашивали меня: «Как ты могла оставаться с Эдвардом так долго?» Правдивый ответ заключается в том, что я надела массу вуалей. Но отвечала я так: «Я любила его». До некоторой степени этот ответ тоже был правдой. Моя бабушка это понимала.
Но это не было настоящей любовью. Я долго не осознавала этого. Настоящая любовь — это бумеранг: она возвращается к тебе. Любовь к Эдварду почти полностью поглотила меня, забирая все, что у меня было, и даже больше, пока я сама и все вокруг меня не распалось на части.