Судьбы человеческие
Шрифт:
— Вот эта? — переспросила Энджи. — Полагаю, никто. Ничего особенного. Я бы не обратила на нее внимания. Во всяком случае, кто бы она ни была, у нее нет вкуса.
На Хелен в то время было очень простое, очень прозрачное, очень хорошо отстиранное платьице цветом в нечто среднее между розовым и белым, вполне по моде, которая должна была прийти пятью годами спустя: нечто солнечное, летящее и неопределенное.
Ее полудетская грудь под тонкой тканью казалась обнаженной и беззащитной. Она была тонкой, как свечка, и длинношеей, как лебедь.
Что касается Энджи — О, Энджи, наследница миллионера! — она была одета в плотно облегающее золотое платье с большим алым бантом сзади, под которым, ввиду абсурдно короткой юбки, не было буквально ничего. То есть Энджи была подобием рождественской хлопушки без всякого сюрприза внутри. Над этим нарядом проливали бессильные слезы три модных портнихи, и всех троих в результате ждал разгром и расчет; однако их самопожертвование не сделало наряд более удачным.
Бедняжка Энджи! Она любила Клиффорда. Отец Энджи владел шестью золотыми рудниками — уже хотя бы поэтому Клиффорд обязан был ответно влюбиться в Энджи. Так, по крайней мере, полагала она сама. Но что она могла предложить, кроме пяти миллионов долларов, отточенного ума и себя самой, незамужней 32-летней женщины? У Энджи была сухонькая маленькая фигурка и сухая, увядшая кожа (я полагаю, что любую простушку хорошая кожа может сделать красавицей, но у Энджи, к ее несчастью, отсутствовал в лице некий внутренний свет). У нее не было матери и был отец, который давал ей все, кроме любви и привязанности. Короче говоря, у Энджи было все для того, чтобы она превратилась в скупую, завистливую, лишенную такта раздражительную особу. Бедняжка была настолько умна, что знала все это — и ничего не могла с собой поделать.
Что касается Клиффорда, то он знал, что будет разумно жениться на Энджи, а Клиффорд был разумным человеком. То же самое знали и еще несколько молодых людей до Клиффорда; но почему-то Клиффорд не хотел жениться на Энджи, впрочем, так же, как не захотели и те молодые люди. Тех же нескольких, что добивались-таки ее руки — поскольку не может быть ни одной богатой молодой женщины без искателей ее руки — тех, к несчастью, Энджи презирала и отвергла всех до одного. Подсознание Энджи работало странным образом: все, кто любит меня, говорило оно ей, недостойны моей любви. Это была ее бессознательная идея-фикс, идея непобедимая и совершенно проигрышная. Теперь она влюбилась в Клиффорда; и, чем более он становился к ней равнодушен, тем более ей хотелось его.
— Энджи, — сказал Клиффорд, — мне нужно знать точно, кто она.
И что вы думаете? — Энджи сейчас же пошла разузнать о Хелен.
По правде говоря, ей следовало бы отвесить Клиффорду пощечину, но тогда вся эта история так бы и не случилась. Неохотное согласие Энджи явилось тем семечком, из которого выросло ветвистое древо нашей истории. Но мир и без того наполнен этими «если бы» и «если бы не» — если бы только это… если бы только не это! Куда-то это все нас заведет?
Наверное, здесь мне следовало бы уделить побольше внимания Клиффорду. Он все еще известен в определенных кругах Лондона: вы можете встретить в нескольких журналах его портреты, хотя, к прискорбию, не так уже часто, как прежде, — по закону времени, остужающему интерес к прежним драмам и скандалам.
Но глаз, более по привычке, чем почему-либо еще, притягивается к этим портретам, и все еще интересно узнать, что там Клиффорд скажет об «умирании искусства» или о происхождении «постсюрреализма», хотя его мнение уже не несет само по себе такого уничтожающего либо возрождающего влияния, как прежде.
Клиффорд — высокий, плотного сложения человек с массивным носом, столь же массивной челюстью и круглым лицом. На губах его часто мелькает усмешка (что вызывает подозрения: а не над вами ли он смеется?), которая зажигает его и без того пронзительно-голубые глаза (в голубизну его глаз я заглядывала очень близко, поэтому могу сказать в точности: они очень, очень голубые). У него красивая фигура: широкие плечи, узкие бедра, и густые прямые волосы, которые настолько светлы, что выглядят почти белыми. Он и сейчас, хотя ему уже к шестидесяти, не потерял своей шевелюры. Его враги (а их у него до сих пор немало) острят, что у него на чердаке дома имеется собственный портрет, который день ото дня становится все лысее и толще. Клиффорд и теперь все тот же: энергичный, остроумный, очаровательный — и безжалостный.
Нет сомнения, что Энджи стремилась выйти замуж за Клиффорда. Да и кто бы не стремился?
Теперь, конечно, можно говорить, что слава Клиффорда поднялась не столь уж стремительно. Но стремительно взлетают — и сгорают — лишь метеориты. Или, скажем иначе: Клиффорд Уэксфорд летал и жужжал вокруг своего босса, сэра Лэрри Пэтта, как шмель летает вокруг банки с медом, стремясь попасть внутрь. Выставка Босха была, так сказать, родное, выношенное дитя Клиффорда, плод его мысли. В случае успеха Клиффорд пожинал бы заслуженные плоды уважения и доверия, в случае неуспеха — сэр Лэрри Пэтт пожинал бы залп обвинений, а Леонардос понес финансовые потери. Клиффорд работал, а следовательно, рисковал. Он понял, как не мог бы понять этого человек поколения его босса, пользу и власть «пресс-релиз» и всяческой информационной шумихи: этот ореол славы, это внимание, этот шум вокруг его персоны стоил более, чем внутренняя ценность произведения искусства. Если деньги можно заработать, то их необходимо и потратить, и наоборот: чтобы заработать, нужно немало затратить. Клиффорд понимал это, как и то, что не суть важно, хороши или плохи картины или скульптуры сами по себе: если никому не известна истинная ценность искусства, то неизвестно, что есть истинное искусство. Итак, Клиффорд продвинул Леонардос из первой половины века во вторую — и даже еще, далее; он сам явился тем ключом к успеху, что обеспечил Леонардос процветание в течение еще четверти века. Сэр Лэрри видел это, однако нельзя сказать, чтобы это ему нравилось.
Энджи пробиралась через перешептывающуюся, жужжащую, блестящую толпу, прогуливающуюся под страшными фантазиями Босха и опустошающую бокалы с коктейлем (сахар куском, апельсиновый сок, шампанское, бренди). Она пробралась и сказала:
— Ее зовут Хелен. Она — дочь некоего багетного мастера.
Энджи полагала, что достаточно уничтожила Хелен этой характеристикой. В этом блестящем мире изготовители багета вряд ли были достойны даже упоминания. Энджи уже предопределила интересы Клиффорда, которые должны были прежде всего касаться богатства и положения семьи. И ошиблась. Клиффорд, как, впрочем, и все, желал истинной любви. Он очень старался увлечься Энджи, но у него не получилось. Ему искренне не нравились ее ломанье и снобизм. Он понял, что женитьба на Энджи потребует от него слишком больших перемен в привычках и образе жизни. Он уже теперь предвидел, как она будет кричать на прислугу, ядовито сплетничать о всех женщинах, которыми он рискнет восхититься, устраивать сцены и раздувать свои детские капризы.
— «Дочь некоего багетного мастера»… — возмущенно проговорил Клиффорд, — а под «багетным мастером» ты, вероятно, понимаешь гениального художника Джона Лэлли? Я как раз договорился о его выставке.
Бедняжка Энджи поняла, что еще раз показала свое невежество и сказала что-то не то. По-видимому, изготовители багета в этом мире почитались. Энджи беспокоило, что Клиффорд — по крайней мере, в ее понимании, был столь непоследователен в своих приверженностях и антипатиях. Успех, которым пользоваться имели право, по мнению Энджи, лишь богатые и красивые — или же богатые и знаменитые — Клиффорд был способен признавать за всякого рода иной публикой не соответствующей этой категории: нищими поэтами, исписавшимися, престарелыми писаками с трясущимися руками или, например, художницами в диких одеяниях типа кафтанов. Всю эту публику Энджи и в голову не пришло бы, например, пригласить на обед или просто удостоить взглядом.
— Но что в них талантливого? — спрашивала она обычно.
— Их оценят в будущем, — просто отвечал он, — если не в настоящем.
Откуда он может знать это, думала Энджи. Но, по-видимому, он знал.
Если бы Энджи хотела угодить Клиффорду, ей следовало бы десять раз подумать, прежде чем что-то сказать. Он был враг спонтанного, необдуманного. Она знала это — и тем более желала его. Она нуждалась в Клиффорде, она нуждалась в нем на завтрак, на ланч, на обед и во время чая. Она хотела его навсегда.
Бедняжка Энджи! Это была любовь, ничего не поделаешь.
Да, она была тщеславной и недоброй; но можно пожалеть ее, как можно пожалеть любую женщину, влюбленную в мужчину, который не любит ее, но при этом прикидывает, стоит или нет жениться на ней, и тянет время, и заставляет ее мучиться и предпринимать все новые безуспешные попытки заинтересовать его.
— Так, значит, она — дочь Джона Лэлли! — Клиффорд был занят своими соображениями и, к изумлению и горю Энджи, тотчас же покинул ее и пошел через зал по направлению к Хелен.