Судьбы

Шлома Владимир

К осени бабка померла. Сергей с Тоней оплатили похороны и поминки. От себя на поминках дед выставил и свой денатурат. Молодой священник, отпевавший и хоронивший покойницу, перепробовал за столом на поминках все напитки, и под конец заинтересовался синеньким напитком, который пил один дед.

– А можно и мне синенького? – попросил он.

Дед был польщен таким вниманием к его напитку, и передал батюшке целую бутылку своего напитка, который, как ни странно, батюшке тоже понравился.

После смерти бабки Сергей опять уехал жить в Киев, уж больно ему не нравилась дедова стряпня, и дед остался один. Сначала оно как-то и ничего было, зам себе хозяин, что хочешь, то и делай, никто на тебя не бурчит. Готовить за время болезни бабки он немного научился, какой-никакой суп мог себе приготовить, или там картошку на сале пожарить, в общем голодным не сидел. Сала в запасе еще немного было. Это с того поросенка, которого сосед, дед Митрофан, зарезал им еще при жизни бабки. А Митрофан прекрасный резчик, сало всегда получается белым, нигде никаких кровоподтеков, и очень вкусное, с просмоленной на совесть и очень вкусной шкуркой. Такое сало не у каждого резчика получается. Жаль только, что больше резать нечего. После смерти бабки дед нового поросенка не заводил, уж очень много с ним мороки. И козу он зарезал. Ну зачем ему молоко. Это бабка молоко любила, а он пил его только изредка. А козье мясо было вкусным, ему его надолго хватило. Куры еще от бабки остались, можно было иногда и яичницу пожарить. Одно было плохо, начала одолевать тоска. Словом не с кем было переброситься. Вот уж не думал, что ему, старому молчуну, разговоров не будет хватать. Теперь он уже скучал, и по бабке, и по ее ворчанию. Ни к кому из соседей в гости или на посиделки он никогда не ходил, и от отсутствия такого общения никогда не страдал. К бабке в гости иногда приходила соседка Маруся, и они подолгу беседовали, дед их просто слушал, изредка вставляя в разговор пару слов, но участия в этих разговорах практически не принимал. Теперь он с грустью вспоминал и эти разговоры. После смерти бабки к нему уже никто не ходил. Тоска влезала в душу все больше и больше. Дед начал выходить на улицу, садился на лавку возле забора и смотрел на проходящих людей, иногда удавалось с кем ни будь из них поговорить и узнать какие-то новости. Поговорил и с соседским парнишкой Володей, учеником шестого класса, пожаловался ему на свое одиночество, что совсем одичал, никаких новостей не знает.

– А Вы газету себе выпишите, – посоветовал парень.

– Тогда мне денег на хлеб не хватит, – резонно возразил дед.

– Ну давайте я буду Вам приносить старые газеты, которые отец уже прочитал, – предложил Володя.

– Хорошо бы еще радио провести, но опять же денег нет, – грустил дед.

– А давайте я Вам сам радио проведу, – решил помочь деду и в этом вопросе Володя. – У Вас вот провода радиолинии проходят между ветками Вашей сливы, если подключиться тоненькими проводами, то ничего не будет заметно.

Сказано – сделано. Володя разобрал какое-то старое реле от трактора и тонкими обмоточными медными проводами провел деду радио в дом через форточку. Вот только динамика у деда тоже не было. Не было его и у Володи. Но у его отца были наушники от детекторного радиоприемника «Комсомолец», которые уже не использовались. Спрашивать у отца про наушники Володя не стал, скорее всего отец их не отдаст, потихоньку забрал их без разрешения и отнес деду. Теперь у деда было и радио. Дед заметно повеселел, даже завалившийся сарайчик для курей вместе с Володей отремонтировал.

Наступила зима. Запасы сала у деда закончились. Картошку теперь приходилось жарить на подсолнечном масле, да и зажарку для супа на том же масле приходилось делать, это совершенно не то, что на сале, но деваться было некуда. Начался сплошной пост. Иногда соседи приносили ему небольшой кусочек сала, когда резали своего поросенка, но теперь это было очень редко. Такая традиция в селе по-прежнему была, и никуда не делась, часть сала и мяса зарезанного поросенка всегда раздавали соседям, но потом, когда соседи резали своего поросенка, они приносили такие же куски сала и мяса, то есть шел своеобразный обмен. Но у деда теперь поросят не было, и на отдачу можно было не рассчитывать, поэтому мясо ему не приносили, а только небольшие кусочки сала, просто из жалости. Но их не на долго хватало. К Новому году дед зарезал курицу и устроил себе праздник, все равно куры теперь не неслись.

А потом приехала в гости Тоня и предложила деду перебираться к ней в Киев. Она уже и раньше делала деду такое предложение, но тогда он наотрез отказался. Ну что ему там делать в квартире на пятом этаже, без лифта. Лишний раз и во двор не спустишься. Да и квартира у Тони однокомнатная, детей правда нет, но и втроем тесниться в одной комнате не очень здорово будет. Но теперь дед уже дозрел, и с радостью согласился на переезд в Киев. Зять предлагал сразу и дом здесь продать, но на это дед не согласился.

– Давайте я у вас зиму перезимую, а там видно будет, если сильно не буду вам мешать, то может потом и продадим. А может я на лето буду сюда приезжать и картошку выращивать, – рассуждал дед.

Через неделю за дедом приехали на легковой автомашине. Зять одел деда в меховой комбинезон и унты, зарезали оставшихся курей, загрузили в багажник оставшийся ящик «жидкости для разжигания примусов», посадили деда в машину и поехали в Киев. В Киеве деду сначала понравилось. Прежде всего накрыли праздничный стол по случаю его приезда. Таких вкусностей дед никогда в жизни не ел. И водку зять поставил на стол настоящую, а не его денатурат, пей – не хочу. Спать дед будет не в комнате, там еще одну кровать поставить невозможно, а на диванчике в кухне. Он конечно немного узковат, но если к нему на ночь приставить три стула, то получается вполне приличная широкая постель. Таким приемом дед был доволен. Было правда и одно неудобство, которое дед обнаружил сразу, это был туалет. Как он будет туда ходить, ведь через тонкую дверь все будет слышно, там ведь и пёрнуть нельзя будет. Про себя решил ходить в туалет, когда никого не будет дома. А дальше потянулись будни. Через некоторое время свой денатурат он выпил, а где купить новую порцию не знал. Обратился к зятю, но тот ответил, что здесь такую гадость не продают. На ужин правда зять наливал деду сто граммов водки, но не больше, а дед привык выпивать в день по триста граммов спирта, и душа деда никак не хотела от такой дозы отказываться. Дочь, почему-то, тоже встала на сторону мужа, заявив, что столько пить для него очень вредно, достаточно и одной рюмки в день. Дед не на шутку обиделся, такого отношения к себе он никак не ожидал. Даже покойная бабка разрешала ему выпивать такую дозу, а тут на тебе, зять с дочкой вздумали его учить. Нужно уезжать домой, сегодня правда уже поздно, завтра уедет. На следующий день дед немного остыл. А куда ехать-то? В свой холодный дом? Картошка и свекла там в погребе конечно должны быть, если воры не вытащили, но больше ведь ничего нет, все съестные припасы забрали с собой, когда сюда уезжали. Просить на пропитание у соседей? Так засмеют же. И что делать? Придется видно ждать до весны.

До весны дед, однако, не дождался. Приехал домой своим ходом, как только начало пригревать солнышко, и первое, что сделал, купил ящик «жидкости для разжигания примусов». Теперь он сам себе будет хозяин. Соседи конечно удивились его столь раннему возвращению, даже посочувствовали, и чем смогли, помогли. Картошка была на месте, и до весны дед нормально дожил. Теперь он вообще не понимал, как он мог согласиться на переезд в Киев, что он там не видел? Зачем ему жить в этой однокомнатной клетке как в тюрьме? Весной вспахал и посадил огород. Вот только с живностью заморачиваться не стал. Да сколько ему нужно? И так проживет. Лето он прожил хорошо, была зелень со своего огорода, иногда покупал минтай в магазине, на питание грех было жаловаться. Но вот и зима подкатила, и снова нахлынула жуткая тоска. Никому он теперь не нужен, ни сыну, ни дочке, все его бросили. Опять только суп и картошка на постном масле. Соседи почему-то даже сала больше не приносили. Яиц также не было, так как курей он не заводил. Все чаще вспоминал покойную бабку, как же хорошо было тогда с ней. А он тогда этого не ценил, даже обижался на нее, когда она ругала его за лишнюю выпивку. Вернуть бы все вспять, да не вернешь. А бабке там сейчас наверно хорошо, ни хлопот тебе, ни забот.

Такие мысли приходили в голову деда все чаще, и все чаще он вспоминал свою бабку. Хотелось опять к ней, чтобы жить так, как и раньше, когда все домашние дела делала она, и никогда ни на что не жаловалась. Когда осталась последняя бутылка «жидкости для разжигания примусов», из очередного купленного ящика, он окончательно решил отправиться к бабке. Вечером нажарил себе сковородку картошки, облил дом керосином, поужинал, выпив всю бутылку жидкости, поджог дом, оставаясь внутри дома, и лег спать. Но свои силы дед переоценил. Уснуть он не смог, а когда стало сильно пригревать, он испугался. Несмотря на выпитые пол-литра спирта, мозг работал, и деду перехотелось гореть живем в этом пламени. Все оказалось гораздо сложнее, чем он рассчитывал, сгореть во сне не получилось. Дед открыл дверь и выскочил на улицу. К горящему дому уже сбегались соседи. Пьяный дед, в одном исподнем, стоял босиком на снегу и смотрел на свой объятый пламенем дом.

Дом сгорел дотла, удалось спасти только сарай. Соседи дали телеграмму Тоне, которая на следующий день опять приехала за дедом. Деда опять одели в меховой комбинезон и унты, посадили в машину и увезли в Киев. Больше о нем в селе ничего не слышали.

Алексей Осипенко

Алексей одногодок моего отца, сын того самого деда, который в детстве сшил нам с Аллой такие замечательные пальтишки. Немного ниже среднего роста, но достаточно сильный и выносливый. Немного глуховат, но обладал прекрасным музыкальным слухом. В начале войны его мобилизовали в армию вместе с отцом, но на фронт он не попал, во время прохождения курса молодого бойца земляки подсказали командиру, что он плохо слышит и его нельзя отправлять на фронт, убьют ведь в первом же бою. Алексея комиссовали о оставили работать на каком-то конезаводе на территории России. После войны Алексей вернулся домой с русской женой и маленьким сыном Толей, который также разговаривал по-русски. Крестили Толю уже в Вертиевке, и моя мама стала его крестной. Мать Алексея, баба Яриша, почему-то с самого начала невзлюбила невестку, и через год та сбежала в Россию, оставив сына на воспитание Алексею. После этого Алексей еще трижды пытался жениться и трижды приводил в дом новых жен, но все они бабке не понравились. Первые две сбежали не продержавшись и года, третья оказалась самой стойкой, прожила в доме около двух лет, но и ее бабка выжила. Алексей понял, что пока мать жива, жить с женами она ему не даст, и больше не делал попыток жениться. Решил больше не испытывать судьбу и жениться после смерти матери, но мать и здесь не оставила ему никаких шансов, она умерла в 95 лет, когда Алексею было уже около семидесяти.

Вернувшись домой Алексей продолжал работать конюхом, так же, как и во время войны. За моей памяти он работал конюхом в плодосовхозе. Мы с его сыном Толей иногда ездили к нему на работу. Там можно было вдоволь покушать клубники и арбузов, которые выращивали в плодосовхозе. Плантация клубники находилась рядом с конюшней, нужно было только незаметно перелезть через высокий забор, а там уже кушай сколько влезет. А еще на конюшне был знаменитый конь-тяжеловоз, по кличке Василий. Таких толстых коней я больше никогда не видел, спина у него была как стол, сидя на нем мы не могли опустить ноги вниз, к бокам. Пока Василий шел шагом, на его спине еще можно было удержаться, но как только он переходил на легкий бег, седок постепенно сползал с его широкой спины, а затем падал на землю.