Сухой овраг. Вера
Шрифт:
Ларионов бросил чистить сапоги Кобылина и подошел к столу, на котором были разбросаны остатки обеда, крошки, грязная посуда и опустевшие пузыри из-под первака и медовухи. Вокруг роились мухи. Было жарко и хотелось спать.
– Ты с бабой хоть раз был? – спросил Кобылин серьезно.
Ларионов почему-то не понял его вопроса и напрягся. Кобылин хмыкнул, поняв, что Ларионов с бабой никогда не был.
– Хочешь? – спросил он.
– Не знаю, – ответил Ларионов, чувствуя от чего-то нарастающее смущение и неловкость от этого разговора.
– Девки-то нравятся тебе? – немного небрежно и весело спросил Кобылин, шевеля
– Да так… – покраснел Ларионов, не вполне понимая, чего хотел от него добиться Кобылин. – Иногда вижу симпатичных…
– Иногда вижу симпатичных, – передразнил его, веселясь, Кобылин. – Говори внятно!
– Так, чтоб сильно потянуло – не было, – вспыхнул Ларионов от упреков ротного.
– Когда сильно потянет, жениться приспичит. Не про то толкую, – улыбнулся Кобылин, а потом рявкнул, стукнув кулаком по столу: – Ты мужиком-то стать хочешь?!
Ларионов начинал терять терпение и чувствовал раздражение от дерзости и глупости Кобылина.
– Чего хотите-то, ротный?! – не выдержал он.
– Ишь! – Кобылин мотнул головой и усмехнулся в усы. – Характер-то у тебя задиристый. Но тебе надо бабу попробовать. Надо тебя по-мужицки окрестить. Боем давно крещен, теперь пора пришла бабой! Засиделся ты…
Ларионов молчал, поджав губы, и нетерпеливо раздувал ноздри.
– Запомни, Гришка, две вещи! – сказал Кобылин и налил себе и Ларионову по чекушке медовухи. – Баба первая должна быть опытная и сочная – такая сразу научит, что бабам нравится в мужике. И – второе! Если не хочешь оставить в каждом уезде по наследнику, никогда не позволяй бабе кое-что делать и сам не прозевай. Это для жены прибереги…
Ларионов впервые заинтересовался разговором.
– И что же это? – спросил он, багровея.
Кобылин принялся хохотать.
– Я знал, что ты способный не только в верховой езде! – Кобылин продолжал добродушно трястись, еще пуще краснея. – А вот что – тому тебя и обучит опытная баба. Потому как опытная баба обучит не только тому, что надо, а и тому, что никогда не надо, – заключил Кобылин, подняв указательный палец.
Ларионов сглотнул от волнения и стоял, опустив глаза.
– Ну что, Ларионов, – лукаво спросил Кобылин, – хочешь мужиком стать?
Ларионов немного помолчал и потом смущенно кивнул зачем-то, тут же снова покрывшись пятнами от стыда и волнения. Ему было стыдно не только за этот личный разговор, но и за то, что он не мог отказать Кобылину в этой глупой и странной затее. Он знал уже, что Кобылин и бойцы презирают слабаков и трусов.
– Тут рядом хутор есть, – сказал плутовато Кобылин, и глаза его от прищура утонули в безнадежных уже мешочках. – Там есть одна охочая до любви – Нюрой зовут. Я вчера заезжал к ней. Женщина она немолодая, но хороша донельзя: полная, мягкая и красивая… Я тебя к ней сегодня свезу.
Ларионов вспыхнул, сердце его барабанило в груди.
– Поквартируемся у нее дня три, а потом двинемся на юг по приказу. – Кобылин зевнул. – Три дня тебе для затравки хватит. А войдешь во вкус – держитесь, станицы!
Кобылин стал снова громко хохотать и хлопнул Ларионова со всей силой своей могучей лапы. Ларионов изобразил подобие улыбки, не вполне представляя, что его ждет и зачем все это задумал Кобылин.
Тот, словно читая мысли юноши, сдвинул брови и, пошевелив усами, сказал:
– Жизнь у нас, у вояк, тяжелая, Гришка. И часто недолгая, – добавил он немного устало. – Надо брать от нее все, что дает хоть какое-то наслаждение и разрядку мужской плоти. Хомутай мысль, пока я живой.
К вечеру они с отрядом уехали на хутор Нюры, где и пробыли обещанные три дня. Ларионов не мог понять, как это произошло, но с тех пор его жизнь и отношение к жизни и женщинам изменились безвозвратно. И второго, о чем не сказал ему Кобылин, но в чем просветила Нюра, он придерживался потом с каждой без исключения женщиной.
Ларионов не мог понять, почему тот случай всплыл в его памяти именно теперь, спустя восемь лет, но отчаянно багровел, вспоминая свой прежний опыт интимной жизни, глядя на восторженную и полную ласки Веру, которая брала его за руку и смотрела на него с доверием и нежностью.
Дача находилась в поселке Клязьма в километре от одноименной реки, окруженная хвойными лесами, затонами и болотами с запада, где раскинулись богатые пойменные луга, а река расширялась, образуя живописные бухты.
Дачная жизнь закрутилась быстро.
Все время было много смеха и казусов. Ларионов привез горы шоколада, чем вызвал полное расположение Степаниды, которая сразу вызвалась чистить его форму, но вещи Алеши оказались малы на фигуру Ларионова, поэтому вызвали Емельяна – молодого, рослого крестьянина из ближней деревушки, который принес ему штаны и рубаху. Ларионов выглядел непривычно в штатском, а Вера смеялась и убеждала его, что ему все шло.
Гор учил молодых людей делать шашлыки и говорил с сильным акцентом. Вера нарисовала золой усы, надела фуражку Ларионова набок, как казак, и передразнивала за его спиной манеры Гора, приподнимая бровь и жестикулируя, как это делают жители Кавказа, непрерывно меняя комбинации пальцами, а Гор не мог понять, отчего все смеются и недовольно озирался. Он очень обижался, потому что приготовление хоровац [7] было занятием серьезным для любого кавказца. Гор поднимал брови и говорил с придыханием: «А слюшяй, я нэ понэмаю, што все врэмя смэешься? Я нэ Чарли Чаплин, э…» И когда он произносил эти слова, Вера сзади копировала его выражение лица и движения, этим вызывая еще больший смех молодежи и досаду у Гора. Ларионов ловил себя на мысли, что не может оторвать от Веры глаз. А Вере нравилось, что Ларионов следил за ней – смотрел на нее радостно и нежно и был явно увлечен. И хотя они не оставались наедине, оба постоянно ощущали какую-то незамеченную всеми остальными связь.
7
Все, приготовленное на углях (арм.)
Алина Аркадьевна, Кира и Надя раскидывали пасьянс на веранде, и Алина Аркадьевна, как все матери, даже будучи погруженными в собственное занятие, всегда видят все, что происходит с их детьми, время от времени занималась воспитанием: «Вера! Перестань хулиганить и мешать Гору!»
Маша загорала, а Дмитрий Анатольевич и Краснопольский играли в нарды, привезенные из Ташкента, и Дмитрий Анатольевич радовался, как ребенок, всякий раз, когда выигрывал, и в этот момент сильно был похож с Верой и Алешей.