Сухуми: зеркало воспоминаний

Майя Сохумели

– Да-да, я буду сильным, как дедушка, титановый! – вскрикнул он и поскакал по саду, изображая воинственные трюки.

И я смотрел на него и упивался им. Нет, полностью мы не умираем – мы продолжаемся в детях. Как я – продолжение моего деда и отца, так и он – продолжение моего отца и меня. Мы всегда оставляем частицу себя своим детям, они могут это зерно развить и стать лучше нас, но могут забросить корнеплод, перестать ухаживать и подпитывать, и станут совершенно не такими, как мы, тем

самым отдаляясь от своих корней. Вытягивая корни с болезненной силой, но до последнего они не рвутся, а лишь растягиваются в надежде, что заблудшая душа вернется к своим истокам.

К калитке подбежали местные ребятишки и стали говорить что-то моему сыну. Он, конечно, не понимал, что они говорят на неизвестном для него языке. Но я услышал четкий ответ моего сына.

– Я тут не живу! Это дом моего великого деда из титана, и он был самый сильный! – с гордостью произнес он.

Мой Каштак

Если б было все на свете просто так, я б в субботу поехал на Каштак. Мог бы я рвануть и на маяк, если б было все на свете просто так. Единичка бы на автобусе сияла, это если б я поехал от вокзала, через город мимо Килосури, мимо запаха горячих хачапури. Где меня когда-то дядя Гурик, дядя Ролик, дядя Алик и дядя Сурик обучали правильно нырять, по волне ребристой запускать мелкой галькой скачущую рать и, конечно, чебуреки жрать, а не жрать их было невозможно. Обжигая соком губы, кожу – чебурек был просто уничтожен, а потом и на трое помножен. Больше в нас, увы, не помещалось. Боже мой, какая шалость! Ах ты, Боже мой, какая жалость, что об этом вспоминать осталось. И ведя колдобинкам отчет, пыль вздымая каждым поворотом, первый номер выполнял работу для меня в волшебную субботу.

Из газеты треуголка и вьетнамки цвета «беж» – я иду такой красивый, выбрит, свеж. Треуголка прикрывает, правда, плешь, но она единственная моя брешь. А потом в парное море окунувши свою стать, метров тридцать легким кролем не проплыть, а показать этим жалким бледнолицым, что такое отдыхать. Я приверженец традиций – начинаю загорать. Через час, устав от скуки, разомлевши от жары, лежа надеваю брюки под воздействием хандры. И несу в руках вьетнамки, на ногах еще песок, треугольная панамка – и совсем не беспокоит эта брешь. Снова здравствуй, первый номер, до свидания, Каштак, мой искомый и весомый маленький архипелаг.

Удивительное дело, начиная от Синопа, мое царственное тело превращается в амебу. Одноклеточные мысли растеклись под микроскопом. В голове моей зависло: «Я хочу воды с сиропом». Остановка «Краснофлотский»: для меня наконец-то распахнулась западня.

Вырываясь из автобусного плена и едва не превращенный в манекен, разминая на ходу колено, я снова превращаюсь в супермена. А усталость и слегка помятость я меняю на щеголеватость. Даже то, что на ногах вьетнамки, не изменит ничего в программке, кроме незначительной ремарки, где такие раздают подарки.

В истории немало темных пятен под грифом «абсолютно непонятен». И это выглядит с виду по-идиотски, что назвали остановку «Краснофлотской».

Но, согласитесь, тут несправедливость, фактическая противоречивость, картографическая прибаутка, не уясненная моим рассудком. От остановки начиналась Геловани и пропадала где-то в глухомани, почти что в небесах в краю орлином, куда был путь закрыт автомашинам. А Краснофлотской пыльная макушка заканчивалась возле стен психушки и начиналась только за речушкой с волнительным названием Гнилушка. А от Гнилушки до остановки реально умещалась стометровка.

Нас, Гелованских, это возмущало. Воспитанность, увы, не позволяла нарушить кодекс донкихотский – осталась остановка «Краснофлотской».

О, эта улица – начало всех начал. Отсюда сухумчанин стартовал, отсюда начинал идти по жизни, по-южному легко и живописно. Здесь был родильный дом, я здесь увидел свет, здесь свет увидел весь сухумский цвет. Напротив – школа Министерства связи, а дальше – территория турбазы. За ней уже и психбольница, где под руку гуляли царь с царицей, два Галилея, три Джордано Бруно и человек с усами Лейб Драгуна. Сухумские таксисты бастовали, чтобы не ехать вверх по Геловани. Доехать можно было до турбазы, а за турбазой почти что сразу, за островками битого асфальта лежало царство гравия базальта. Асфальт на этой почве не держался и первым же дождем легко смывался. Но как здесь развивалась медицина, среди мимоз, хурмы и мандаринов. Количеству врачей на Геловани завидовали немцы и англичане.

Здесь обитало удивительное племя. Мой Бог, в кого нас превратило время! Грузины, греки, русские, армяне и пятым пунктом были сухумчане. Пятачок на Геловани назывался «Монте Карло». Там под кронами пятаков собирались регулярно сливки местного бомонда: Севе, Буха, Котик, Джондо – краснофлотские дворяне, из дворов ближайших парни.

Обсуждению подвергались вести от Москвы до Гали, от Эшеры до Турипша, от Парижа до Гаглипша. Что-то было в тех беседах от Сократа – просто сам Сократ работал рядом. Хозтовары продавала тетя Рая, с ней заигрывал Котэ Берая. Молотком стучал сапожник Грантик, выправляя вдоль подошвы рантик. Разговоры замолкали сразу, когда мимо проплывала на турбазу, шаловливо бедрами играя, из блондинок невозможных стая.

– Севе, а твоя какая? – громко спрашивал Котэ Берая.

Взглядом раздевая вереницу, Севе выбирал из стаи птицу.

Конец ознакомительного фрагмента.