Суккуба
Шрифт:
– Нуу…может и не кастрировала, но прикусила хорошо. Век будет помнить!
– Хи хи…молоток! Внатури – чумовая девка! И не побоялась против администрации пойти в отказ! Знала ведь, что будет, так? А все равно не стала у них на веревочке бегать! Уважаю!
– Ты знаешь…если бы знала, что так будет…так больно…я бы не отказалась. Прости, но другой раз, если заставят – я не откажусь. Я боли очень боюсь. Как подумаю, что ЭТО повторится, я аж дышать не могу от страха! Так что не надо говорить ничего, спасибо там всякие. Не заслужила. И своя рубаха ближе к телу! Еще раз – прости.
– Да
– Знаю. А ты – знаешь?
– Знаю. Без трусилей мы сговорчивее. И нам страшнее. Чтобы гнобить нас, и чтобы показать, какая мы грязь. Я сразу поняла, как только мне сказали.
– Слушай…а с тобой…Мастер был в постели? Ну…когда тебя трансформировали в суккубу?
– Нет. Не Мастер. Другой какой-то мужик. Я чуть не сдохла потом! Но было классно! Я такого мужика еще не пробовала!
– А ты многих пробовала? Извини, что спрашиваю – мне просто интересно. Я ничего не хочу сказать, или в чем-то упрекнуть. Я ведь девственницей была. Меня Мастер…того. Девственности лишил. Потом был парень из обслуги – Коля. Потом – еще один парень. И девчонки. И все. Больше у меня мужчин пока что не было.
– Это ты Юльку наслушалась, да? Ну та…чухонка! Насчет меня? Она сама-то, наркоша поганая! Ну да, работала. В смысле – передком. И задком. Всем, что имелось. Денег зарабатывала. В бордель меня не взяли – рожей не вышла. Пришлось на улице. А там хачи, да джамшуды – им пофиг моя рожа. Главное – большая жопа, да сиськи четвертого размера. Думала – так сдохну на улице. Объявление увидела, подумала – ну чем черт не шутит? Пойду, попробую! Вот и попробовала.
– А зачем ты все время против администрации идешь? Ты же знаешь, чем это все закончится.
– А зачем ты пошла против? Почему меня не стала пороть?
Молчание. С минуту.
– Сама не знаю. Как накатило! Думаю – да что же это такое?! Что за скотство?! В книжках пишут – нельзя так с людьми, нельзя лишать их достоинства, мучить! Палач – ругательное слово! А тут из меня палача делают! Знаешь, я как-то прочитала, не так давно…в войну немцы расстреливали наших. Каратели. Ну – наши на них нападали, взрывали и стреляли, а они поймать партизан не могут, кишка тонка, так давай мирных жителей стрелять.
– Твари! Я бы их тварей – всех бы порвала! Фашисты гребаные!
– Ну вот. Как-то взяли наших жителей, и повели расстреливать. Приказали одному солдату, немцу – стреляй! А он взял, и отказался. Говорит, если так – стреляйте меня вместе с ними!
– Ну?! Ну и что?! Чо замолчала-то?! Что с ним сделали?
– Расстреляли. Вместе с нашими.
Молчание. Сопение.
– Не верю! Херовая история!
– Какая есть. Только все правда. Такой вот немец попался.
– И ты – как этот немец, да? Вспомнила?
– Не знаю, может и вспомнила. Только показалось неправильным – вот так. И тебя жалко стало – хоть мы и ругались.
– Дура ты, Танька. Пожила бы – как я – тоже бы обозлилась. Я жду, дождаться не могу, когда начнем этих козлов мочить! Мужиков, баб – всех!
– И не жалко?
– Да плевать! Пусть сдохнут сегодня, а я – завтра! Своя рубашка ближе к телу! А сама-то, сама-то ты – как? Я-то понятно, мне так досталось, что ай-яй! Мне их совсем не жалко. Мы же не жалеем, когда курицу жрем? Или барана? А ведь он тоже жить хотел! Так и люди – одни как люди, жрут все, до чего руки загребущие дотянутся. Другие – это как курицы. Они только кудахтают, а потом бегают с отрубленной башкой! Видела, как куры бегают с отрубленной башкой? Смешно так! Бежит, и не знает, что уже покойница! Только кровь брыжжет! Так вот – тебе жалко этих куриц? Людей? Ну…ты поняла.
– Поняла. Я стараюсь не думать над этим. У меня работа такая! К тому же – говорят, что можно потом будет в свободной охоте, убивать тех, кого сам выберешь. Тебе никогда не хотелось мстить негодяям? Вот ты знаешь, что кто-то негодяй, подлец. И ты можешь его грохнуть. Грохнула бы?
– Хе хе…да я всю жизнь только и думаю, как отомстить! Оооо…у меня такой список – как на братской могиле! Дай мне только добраться до них! Всех помню! Начиная с отчима-алкаша, и заканчивая мамашей, которая подкладывала меня под своих ухажеров! Жалко, что не доберусь до них – уже сдохли! Но осталось много тех, кто жив! И они меня дождутся! Надеюсь! Ты говоришь, почему я такая злая? Танюх, а только так и можно выжить на улице! Ты хоть и домашняя девка, но уверена – знаешь все, внатури! Не в золотой клетке же ведь жила! Вон как того козла проучила! Жалко – не убила!
– Какие наши годы… – задумчиво протянула Таня, и вздохнула – Нет, так-то я тебя понимаю. Я тоже всякого насмотрелась. У меня мамка нормальная, она за меня горой! Представить не могу, чтобы она меня под мужиков подкладывала! Она одного мужика так ковшиком банным отходила – он в больничку загремел! А почему? Ко мне полез. Чуть не закрыли ее.
– Счастливая…я только мечтала о такой мамке. Моя-то…тварь…за бутылку меня сдавала. А я глупая, боялась всего, мне бы пожаловаться в школе…в ментовку…а я язык в жопу заткнула, и сидела, сосала мамкиным ухажерам! А потом сбежала. Что только не видала…ужас! Это словами не описать! На десять жизней хватит! Да что на десять – на пятьдесят! И ты говоришь – почему я стала злой? А кто мне дал выбирать, стать злой, или доброй?!
Молчание, тихое всхлипывание.
Таня осторожно, будто к дикому зверю, протянула руку и коснулась рыжей головы, лежащей на подушке рядом с ней. Валентина всхлипнула сильнее, и вдруг дернулась к Тане и прежде чем та успела что-то сказать, прижалась к ней всем телом, закинув руку на грудь, уткнувшись в подмышку. Бедро Валентины прижалось к бедру Тани, и та с оторопью подумала о том, что в общем-то ей и не так уж неприятно прикосновение женщины. Никогда не думала, что будет вот так – лежать обнаженной рядом с другой голой женщиной, и думать о том, приятны ли ей прикосновения почти незнакомой девушки, или нет. Вот ведь судьба! Какие финты она выдает!