Сулла (илл.)

Гулиа Георгий Дмитриевич

– Ну?! – понукал его Децим.

– Ты кому это приказываешь, центурион? – сердито огрызнулся Сципион, подымаясь с теплой и мягкой постели. – Я – консул Сципион.

Децим нагло захохотал. Прямо в лицо. А вместе с ним – его товарищи.

– Да, я – консул и приказываю вам удалиться из моей палатки и сдать свое оружие.

Децим корчился от смеха. Те, двенадцать, тоже давились смехом.

– Поживей сдавай нам свое дерьмовое оружие!

Однако солдаты избавили консула от этой тяжелой необходимости: они собрали в охапку мечи золоченые,

ножи посеребренные, кольчугу, шлемы – парадный и боевой.

Сципион с большим трудом, но все-таки осознал наконец свое положение. Лицо его посерело, руки задрожали. С трудом застегнул ремешки на башмаках. Натянул на себя верхнюю тунику, набросил тогу, обшитую по краям пурпурной лентой. Он одевался суетливо, наспех, но этого времени вполне достало для того, чтобы оценил он свое положение, проанализировал короткий, но весьма и весьма отчетливый путь, приведший к этому постыдному положению. Этот путь продолжался всего несколько дней. Увы! – он оказался роковым…

Сципион упорно повторял:

– Я – консул. Я прикажу вас заковать в кандалы.

Никто достоверно не скажет: почему такому видному, такому симпатичному человеку пришла в голову эта несуразная в его положении мысль? Кого он хотел запугать? Этих гогочущих молодчиков, подталкивающих его к выходу, притом весьма бесцеремонно? Он никогда никому не угрожал. Так почему эта фраза вдруг сорвалась с его уст? Кто объяснит?

– Стойте! – приказал Децим солдатам. – Раз он консул – пусть садится за этот стол.

Сципиона силой усадили. Словно бы невзначай, дали ему разок-другой по уху. А кто-то харкнул ему в лицо. И Сципион мигом потерял всяческое представление об этом мире. Обмяк. Осунулся. Мигом исчезла патрицианская осанка.

Децим подошел к нему. Вразвалку. Подержал его за подбородок и дал звонкого щелчка по носу.

– Очни-ись! – прикрикнул центурион. – Спать не разрешается!

– По шее его! По шее! – кричали солдаты.

Один из них замахнулся скамьей. Децим остановил его властным взглядом.

– Что вам надо? – простонал консул.

– Тебя!

– Я… я…я… – запинался Сципион.

– Что? Говори яснее…

– Я… я… я…

Солдаты снова загоготали. Это было презабавное зрелище: взрослый человек сидит и заикается. С чего бы это он?

– Дайте ему пинка под зад… – предложил юркий, рыжий солдат.

Сципион стиснул зубы. Закрыл глаза. Сжал руками голову.

– О боги! – вздохнул он.

Юркий солдат не унимался. Уж очень ему хотелось оплевать Сципиона с головы до ног. К его огорчению, недоставало слюны. И он гримасничал, просил своих товарищей одолжить слюны. Те гоготали и издевались над консулом как могли.

Сципион уже не реагировал. Теперь он ясно видел ловушку, в которую попал. Оказывается, не имеет значения ни благородство рода, ни воля римлян, избравших его, ни честное отношение к другим, ни кровное родство с Суллой. Все это не имело никакой – ровно никакой! – цены. Оставалось лишь животное чувство самосохранения

и глубокое сознание позора, который пал на его голову. Под плевками грубых солдат исчезли поэзия и искусство, возвышенная любовь и письмо, то есть все, что мало-мальски отличает человека от зверя. Может быть, в эту минуту горше всего было именно это ощущение, а не физическая боль. А семья? Как посмотрит он в глаза близким людям, если вообще суждено ему выбраться из этого немыслимо жестокого круга? Сципиону хотелось спросить, где их предводитель, где главный бандит этой шайки оголтелых негодяев? Но не мог. У него не поворачивался язык. И кажется, вот-вот потеряет сознание. Все, все стало совершенно безразлично…

В это самое время там, за палаткой, вдруг почудилось какое-то движение. Приглушенный смех и приветствия. Все это доносилось откуда-то издалека, и не верилось в его реальное существование. Сон, сплошной сон!

Децим и его товарищи вроде бы заволновались, перестали гоготать, плеваться, бить, сквернословить. Они отошли в сторону и негромко переговаривались: о чем говорили они – этого не понимал Сципион. В ушах его стоял шум, точно от морских волн в штормовую погоду.

И он не заметил, как вошел Сулла вместе с Фронтаном и Руфом, как стал он посреди палатки, как обвел холодным, казалось, ничего не видящим взглядом вытянувшихся солдат и жалкого Сципиона, повалившегося грудью на стол.

– Что это? – спросил сердито Сулла, скашивая глаза на Сципиона.

Ответил Децим:

– О великий! Этот ублюдок называет себя консулом…

– Консулом? – Сулла усмехнулся. – Римский консул здесь, на берегах Вольтурна? Ему надлежит восседать на Капитолии. Ты, наверно, ошибся, Децим.

Децим разыгрывал из себя оскорбленную невинность:

– Я, ошибся? Нет, о великий, ошибся этот тип, этот негодяй, который залез в чужую палатку и выдает себя за консула.

– Любопытно, – проговорил Сулла и обратился к своим помощникам: – Неужели этот господин ошибается?

– Наверняка! – отрезал Фронтан.

– Децим, – приказал Сулла, – а ну, покажи нам харю этого самозванца!

Децим живо подбежал к столу, схватил Сципиона за волосы и ловко продемонстрировал его лицо.

– О! – воскликнул Сулла. – Так это в самом деле Сципион! Ребята, что вы с ним сделали? Дайте ему глоток вина. Может, заговорит.

Сципион медленно открыл глаза. Они были сухие. И не было слез. Но в них горел такой сгусток человеческого горя, что он мог разорвать не очень крепкое человеческое сердце.

– М-да, – ухмыльнулся Сулла. – Верно, это консул… Что ему угодно здесь, Фронтан?

Фронтан доподлинно знал, что угодно консулу в этой палатке. И не преминул обнародовать сокровенные свои мысли по этому поводу.

– О Сулла, – сказал он с очень серьезным видом, – этот господин, именующий себя консулом, – просто болван, пусть благодарит нас, если не лишится своей дурацкой головы, которая его окончательно оболванила.