Сумасшедший репортер
Шрифт:
Женька попросил остановить маршрутку около поворота, ведущего в глубь района города, лет сорок тому назад названного «Химгородком». Перейдя Харьковскую в противоположном направлении, Безсонов быстро пошел в сторону многочисленных баз и складов. Среди них до сих пор кое-как пыхтело несколько заводиков и вовсю орудовало с дюжину торговых фирм. Через десять минут Женька вошел в открытые настежь ворота. Поржавевшая металлическая вывеска над ними гласила: «Завод „Красный металлист“». Зато на куске желтоватого ватмана, приклеенного изнутри к окну заводской проходной, Женька прочел: «ВАТ „МЕТАЛ-КРАФТ“». Из окна на Безсонова равнодушно глянула заспанная
Женька, все больше грустнея, окинул взглядом довольно скромную («аскетичную» – пришло ему на ум) заводскую площадку. На нее фасадом выходило одноэтажное здание скорее из седого, чем из белого кирпича и корпус цеха, старомодный, с помутневшими чешуйками стекол под высокой крышей. В тщательно подметенном и даже посыпанном рыжим песком заводском дворе Безсонов не заметил ни ржавых останков каких-нибудь редукторов, швеллеров, труб или мотков проволоки (чем и поныне богаты постсоветские заводские ландшафты), ни тем более по-европейски упакованный в целлофан кирпич или загадочный броский контейнер, представляющийся по-английски: «Made in…»
«Да-а, совсем дело худо, – вздохнул Безсонов. – Как на кладбище». Елядя на эту пронзительную прибранную пустоту, Женька вдруг почувствовал себя ужасно неловко: он ни к месту вспомнил, что не надел сегодня чистую сорочку. «Тьфу ты, напасть какая!» – плюнул под ноги Безсонов и, чтобы скорей избавиться от дурных мыслей, быстро вошел в одноэтажное здание.
Вошел и замер. По левую и правую руку тянулся длинный пустой коридор. Впечатление от коридора оказалось еще более удручающим, чем от стерилизованного заводского двора. Казалось, сделай шаг – и не видать тебе сегодня ярких ощущений! А если решишься дойти до конца коридора (неважно какого – левого или правого – в полумраке они были одинаково не видны!), остаток жизни пройдет без желанных событий. «Но только не у меня!» Безсонов повернул направо. С противоположного конца коридора донеслась песня в стиле русско-цыганского «соул»: «Спрячь девчонку за высоким забором – выкраду вместе с забором!..» Песня звучала чуть слышно, но вместе с пустотой коридора по-странному искушала Женьку, отвлекая его от мыслей о жене и маленьком сыне. Он вдруг сравнил коридор с адской трубой, а песню, шептавшую ему в спину, – с разгульным трубным зовом.
Безсонов остановился у двери с табличкой «Приемная» и, секунду помедлив, вошел. В приемной сидел здоровенный хлопец с взлохмаченной головой и в замасленной синей робе. Громко сербая, хлопец два раза отпил из чашки, в которой светлячком горел желтый флажок чая «Липтон».
– Шо трэба? – недовольно оторвавшись от газетки с кроссвордом (кажется, это была «Арт-мозаика»), зло зыркнул на вошедшего хлопец. Женька не сразу отреагировал на вопрос: он вдруг услышал тихий детский голос, прорывавшийся из-за директорской двери.
– Ты шо, глухый?! – хлопец встал из-за стола, обнаружив недюжинный рост и мощные плечи. – А ну тикай звидсы!
– Ну-ну, дядя, остынь! – Безсонов вынул из внутреннего кармана куртки красную книжечку с тисненной золотом короткой надписью «Преса» и сунул ее под нос здоровенному хлопцу. – У меня сейчас интервью с директором!
Красный цвет книжечки произвел впечатление на хлопца, он смутился, тем не менее стал мягко выпихивать Безсонова из приемной, напирая на него могучей грудью:
– Ни якых интервью! Дырэктор ни в настрои. Сказав: «Никого не пускаты!» Тому теть звидсы!
И хлопнул дверью перед носом опешившего от такого приема Безсонова. Почесав затылок, Женька поплелся восвояси. Открыл наугад дверь. В комнате сидели три женщины и один мужчина. Его стол стоял особняком, намекая, видимо, на руководящую должность хозяина стола. Вся четверка была далеко не первой молодости и что-то упорно строчила. При появлении Безсонова люди дружно уставились на него. Их старые лица, лишенные малейшей искорки жизни глаза, давно вышедший из моды воротник рубашки завбюро, облезлые стулья (на одном из них бросилась в глаза лопнувшая обивка) нагнали на Женьку страшную тоску. Он представил на миг, как его сын, когда вырастет, захочет вдруг стать конструктором, технологом или мастером на производстве. Он закончит местный политехнический университет (сейчас Женька, конечно, понятия не имел, как будет оплачивать сыновью учебу в университете), получит красный диплом и придет в такой облезлый, унылый отдел, в котором никогда не выветривается запах старости и плесени… Бр-р! От этой мысли Безсонова всего передернуло.
Но тут его взгляд упал на маленькую искусственную елочку, стоявшую на низеньком столике возле электрического самовара. Елка была необыкновенной! Ее хвоя представляла собой сотни покрашенных в зеленый цвет спичек, воткнутых, видимо, в обмазанный пластилином металлический каркас. «Боже, вот нищета! Елку не могли купить!» – подивился про себя Безсонов, но спросил, естественно, о другом:
– А что, ваш директор в самом деле не в духе?
– Уважаемый, вам лучше поскорей уйти. Для вашей же безопасности, – не глядя Безсонову в глаза, глухо сказал завбюро.
– Чего это вы все меня гоните! – возмутился Женька и в сердцах хлопнул дверью.
В коридоре по-прежнему звучал русско-цыганский «соул». Дима Климошенко настойчиво советовал спрятать девчонку за высоким забором. Безсонову ничего другого не оставалось, как пойти навстречу песне – навстречу единственному здесь не противящемуся его существованию голосу.
Женька не видел, как, выйдя из приемной, за ним угрюмо наблюдал хлопец в засаленной робе. Проследив две-три минуты за идущим к выходу Безсоновым, хлопец вернулся в приемную и принялся накручивать диск телефона.
– Батько, цэ я, Тарас. Тут якысь дурэнь рвався до дырэктора… Алэ звидкиля ж я розу мню чого? Вин мэни штовхав якусь червону кныжэчку, алэ я його всэодно выпхал…
Дойдя до выхода, Женька сделал еще несколько шагов навстречу невидимому музыкальному источнику. Коридор поворачивал вправо и почти сразу же упирался в глухую стену. В тупичке стоял стол, за ним сидел седой старик. «Белый как лунь» – невольно пришло сравнение. Зато глаза у деда были голубые-голубые. Они светились озорным молодым огнем, будто оказались неподвластны обесцвечивающей чувства и цвет старости, и располагали к близкому разговору.
Но Женька молчал. Переведя взгляд на пальцы старика, он уже не в силах был оторваться от них. На столе лежало десятка два спичечных коробков. Старик вынимал спичку, опускал ее в бутылек с зеленкой (который стоял тут же на столе) и, уже покрашенную, подносил к металлическому пруту, покрытому зеленой краской. Таких прутов было семь-восемь, разной длины и расходящихся во все стороны от стержня большего диаметра, вертикально установленного в небольшой крестовине.
Старик мастерил из спичек елку, и Женька никак не мог взять в толк, как это у него получается. Старик касался концом спички, свободным от серы, голого прута, и спичка, прямо-таки волшебным образом, намертво замирала на нем, становясь очередной иголкой спичечной хвои.