Сумеречное сердце
Шрифт:
– Самый большой леденец для ребенка! – сказала она, с трудом выговаривая давно позабытые слова. Впрочем, торговка ее поняла и, ловко поймав монеты в открытую ладошку, торопливо произнесла:
– Какой леденец хотите? Они все большие! Где ваше дитятко? Пусть само выберет!
Запоздало Эсмина подумала, что, наверное, дала слишком много денег и сначала следовало бы спросить цену, но, судя по торжественному лицу селянки, обратно монеты она без боя не отдаст.
Махнув рукой на деньги, Эсмина повернулась к девочке и указала на лавку с леденцами. Выбирай, мол. Но та вдруг засмущалась и, уцепившись
– Дайте любой, – прорычала она и обратилась уже к девочке: – Что ты за меня цепляешься? Бери свой леденец, я здесь торчать до вечера не собираюсь.
Торговка как-то странно на нее посмотрела и, поглубже засунув монеты в карман, принялась оглядываться.
– Где ж ваш ребенок? Вы для кого леденец покупаете? Если для себя, то зачем всякое выдумываете? Мне и вам незазорно продать.
– Леденец для нее! – не удержалась от гнева Эсмина и ткнула пальцем в испуганную девчонку. – Ты что, не видишь?
– Не надо хамить, дорогуша, если день не задался, то бери конфету и ступай своей дорогой, – отрезала селянка, по-прежнему глядя только на вампиршу.
Не выдержав, Эсмина молча выхватила первый попавшийся леденец из ведерка и, сунув его девочке, бросила на торгашку возмущенный взгляд. Мол, видишь, кому конфета нужна?
– Ты зачем мой леденец на землю бросила?! – вдруг завопила торговка. – Думаешь, заплатила и можешь о мой товар ноги вытирать? Эй, смотритель, смотритель!
Люди стали оглядываться, а Эсмина, подняв с земли сладость и схватив девочку за руку, поспешно оттащила ее от лавки. Скрыться в толпе не получилось, потому что торгашка, как ужаленная, орала вслед, указывая на них пальцами. Люди расступались и бросали на Эсмину хмурые взгляды. Если бы вампиры умели потеть, она бы вся взмокла от напряжения.
– Вот видишь, что ты наделала! – рыкнула она на ребенка, впрочем, тут же пожалев об этом. Девочка сунула леденец в карман юбки и плелась за ней, понуро повесив голову. Эсмина почувствовала себя последней сволочью. Даже жертвы никогда не вызывали у нее такого чувства.
– Где же тебя оставить? – бормотала она, разглядывая ярмарочные лавки и шатры.
Повсюду толпились люди, но глазели они не на землю, под ноги, а на товары. Для того же, чтобы девочку заметили, надо оставить ее на виду. Иначе точно затопчут. Еще раз прокрутив последнюю мысль в голове, Эсмина заподозрила неладное. Чуйка на неприятности всегда была развита у нее сильно, и сейчас она прямо-таки вопила о подвохе.
– Эй! – Вампир схватила проходящего мимо селянина за руку. – Вы не знаете, чей это ребенок?
– Тебе солнце голову напекло, что ли? – грубовато ответил он. – Где ты здесь детей видишь?
– А это кто? – крикнула ему вслед Эсмина, указывая на девочку, но мужчина только рукой махнул. Мол, отстань.
И правда, других детей, кроме девчонки, поблизости не виднелось. Все они собрались у помоста с тремя столбами – на казнь глядеть. Туда же постепенно стекалась и остальная толпа. Но дети, конечно, толкались в первых рядах.
– То есть тебя никто не видит? – протянула Эсмина, уставившись сверху вниз на девочку, которая вдруг испугалась и обхватила ее за колени, скомкав юбку.
– Эни? – промямлила девочка,
– Ой, да рыдай сколько влезет! – вспыхнула вампирша. – Ты мне одной мерещишься, что ли?
– Конечно, тебе одной, – послышался насмешливый голос, и Эсмина закрутила головой, пытаясь найти наглеца.
Смеяться над собой людям она никогда не позволяла.
– Да здесь я, – послышалось откуда-то сверху.
Задрав голову, она увидела молодого мужчину, привязанного к одному из трех столбов на помосте. Впрочем, все столбы уже были заняты. В петлях двух понуро торчали головы женщин, обладателю же мужского голоса достался столб с хворостом. Нетрудно было догадаться, почему именно его решили сжечь. Обычно селяне казнили так только ведьм и колдунов. А в том, что привязанный к столбу мужчина был из колдовского племени, Эсмина не сомневалась. То, как он выглядел, говорило само за себя.
Одна половина головы бритая, вторая – в туго заплетенных косах, торчащих в разные стороны. Бритая кожа покрыта татуировками – замысловатыми узорами и письменами. В косы же вплетены бусины, косточки, ветки, что-то сушеное… В проколотых ушах – кольца и полоски металла. Глаза шальные, бирюзовые, цвета летнего неба. Нижние веки покрашены черным, на одной щеке – шрам из выпуклых точек, слишком аккуратный для боевого ранения. Губы растянуты в дерзкой ухмылке, которая будто навсегда к ним приклеилась. Вероятно, и одежда у него была соответствующая, как у всех служителей Темного Хозяина, но деревенские перед казнью ее забрали, одев осужденного в рубище. Теперь казалось, что голова с причудливыми украшениями и странной прической принадлежит одному человеку, а туловище – другому. Первый – верный служитель дьявола, который и на костре будет улыбаться, второй – примерный семьянин, оступившийся и глубоко раскаивающийся в содеянном.
Надо быть полным идиотом, чтобы припереться к суеверным селянам с ритуальными татуировками и полубритой башкой. Лысые головы вообще в деревнях считаются дурной приметой. Колдун или совсем неопытный, раз не знал таких очевидных вещей, или преследовал какие-то свои цели – причем неудачно, потому что оказался ведь на костре.
Эсмина догадывалась, почему костер еще не запалили. Обычно такие вещи делались в темноте, чтобы красивее было. Судя по уверенно клонившемуся к горизонту светилу, жить чернокнижнику оставалось часа два-три.
Последняя встреча с колдовским племенем закончилась для Эсмины весьма плачевно, поэтому она уставилась на парня с неприкрытой ненавистью. Хотелось хоть кому-то из них отомстить за свое несчастье.
– Хворост, смотрю, под тобой сырой, медленно будешь гореть, – язвительно сказала она, радуясь тому, что девочка ее не понимает.
– Правильно, пусть горит медленно! – подхватили в толпе. – Сдохни, колдун!
Радуясь, что внимание деревенских теперь принадлежит типу у столба, Эсмина незаметно подтолкнула девочку к другим детям. Но та отцепляться от ее юбки ни за что не желала. Не вытерпев, вампирша схватила ее за руку и подволокла к детворе, кидающей в осужденных мусор и землю. Стражники у помоста следили, чтобы камнями пока никого не били, видимо, оставляли представление под вечер.