Сумерки богов

Савин Владислав

Для Достлера же все было ясным. Если бунт не удается подавить, значит, было мало расстрелянных. Группенфюрер Вольф был мертв, но остался подписанный им приказ, опираясь на который Достлер хотел было повернуть на Рим весь свой корпус, и 306-ю, и 362-ю дивизии, а также незадействованный пока остаток 34-й. Получил в ответ резкий окрик с отказом из штаба Роммеля с крайним неудовольствием, отчего это командующий группой армий должен узнавать о положении подчиненных ему войск из депеши ОКХ ³⁰ в Цоссене, а не по субординации, предусмотренной орднунгом! Войска нужны были на русском фронте, и изменившие было маршрут движения дивизии продолжили прежний путь с задержкой на полсуток - именно на это обстоятельство позже Роммель укажет, как на одну из причин, по которой русским удалось так быстро прорвать фронт, 75-й корпус вступил в бой в ослабленном составе, без своего командира и фактически лишь двумя дивизиями из трех, не успев развернуться на предписанном рубеже. Ссылка на волю Берлина не помогла - фельдмаршал лишь посоветовал Достлеру просить помощи в штабе 14-й армии, не связанной непосредственным выполнением боевой задачи, сдерживать русских ³¹. Удалось получить согласие на переброску в Рим 22-й дивизии и одного полка 157-й, войска должны были прибыть через сутки-двое.

Муссолини, освобожденный немцами из-под домашнего ареста и назначенный ими "верховным главой Италии", ждал своего часа в немецкой военной миссии как в самом безопасном месте. Ему не нравилось, что делают с его столицей германские друзья и союзники - однако его мнения никто не спрашивал. И в конце концов, править, даже сидя на чужих штыках, все-таки лучше, чем быть свергнутым, арестованным, а завтра, возможно, и казненным?

А этих чертовых повстанцев становилось все больше! К вечеру немцы оказались в положении обороняющихся, удерживая Ватикан и несколько кварталов в центре. И пришли сообщения, что идущие на Рим войска вынуждены по пути вступать в бой с частями итальянской армии - идут, успешно разгоняя этот сброд, но несут потери и могут не успеть в срок. Причем севернее Рима сложилась очень опасная ситуация, когда две итальянские танковые дивизии, "Фреччия" и "Чентауро" ³², вступили в настоящий бой с "тиграми" батальона "Фельдхернхалле", и лишь с помощью подошедшей мотопехоты и артиллерии дивизии "Фельдхернхалле" ³³ удалось рассеять итальянцев и заставить их отступить.

Хорошо еще, что не было всеобщего бунта на итальянском флоте. В Генуе на верфях "Ансальдо" стояли новейшие линкоры "Рома" и "Имперо", первый завершал ремонт после битвы у острова Сокотра, второй вот-вот был должен вступить в строй; также был почти готов авианосец "Аквила", и ремонтировались тяжелые крейсера "Больцано" и "Триест". В Специи находилось линкоры "Чезаре" и "Кавур", крейсера "Каторна" и "Монтекуоли", эскадра в составе линкоров "Дориа", "Дуилио", тяжелого крейсера "Гориция" находилась в Александрии. Было сделано предупреждение, что в случае беспорядков люфтваффе нанесет по кораблям мощный удар - и похоже, это оказалось действенным, или было всего лишь затишье перед грозой?

Заканчивался первый день Сопротивления, как после это было записано в итальянском календаре.

Кольский залив. 25 февраля 1944.

Экипажи эсминцев "Куйбышев" и "Урицкий" шутили:

– Нас надо с "моржихой" в один дивизион объединять. А что, третьим номером, вместо "Карла Либкнехта", который с сорок первого из ремонта выйти не может. Нет, к эскорту конвоев старые "новики" тоже, конечно, привлекают иногда. Но заведено - как "моржиху" в море, так мы в сопровождение.

– Скажешь тоже, третьим!
– сказал старшина-зенитчик, смотря на низкий силуэт, стелющийся в волнах.
– Первая она у нас. Единственный подводный линкор, круче любого "Тирпица", весь их флот скушала, и еще давай!

– Николаич, а чего тогда мы ее сопровождаем?
– спросил юнга, над которым старшина взял шефство уже полгода назад. По боевому расписанию, подносчик патронов к 37-мм автомату, ну а пока авианалета нет, можно и поболтать. А старший товарищ, которому едва за тридцатник, кажется дедом уже, которому и по отчеству не зазорно.

– Порядок такой. Чтобы уж точно никаких трудностей. Хотя бы там, где мы можем достать. И думаю, с ее размерами у берега трудно - в океан выведем, а там уж, фрицы, своему богу молитесь.

– Николаич, а правда, что там все орденоносцы в экипаже?
– спросил юнга.
– О чем ты с ними толковал в клубе позавчера, если не секрет?

– Правда, - сказал старшина первой статьи.
– Врать не буду, но все, кого я видел при параде, и званием не ниже меня, и наград минимум по две. А разговаривали мы, вот не поверишь, об истории. Я ж в Ленинградском университете учился, ты знаешь. После... не будем об этом. Только до сих пор понять не могу, отчего вдруг вытащили меня, и не в пехоту, а во флот, я же море раньше лишь с берега видел? А перед походом так вообще история была. Я в клуб забежал, книги в библиотеке поменять. А там подходят ко мне двое, первый аж кап-один, причем с самой "моржихи", видели ребята, как он с борта сходил; а второй вообще со звездами в петлицах, гэбэшный генерал, но он в стороне стоял, смотрел. И спрашивает меня кап-один: "Ты такой-то?" - и фамилию мою называет. Так точно, я! "Ну, так ты мне и нужен - ты ведь на историка учился? Вот, попали ко мне записи по этой части, мне заниматься недосуг, а тебе должно быть интересно. Возьми - если свидимся после, расскажешь, как на твой взгляд". И еще совет дал: "Как война кончится, демобилизуйся и учись. Историком будешь", - тут он на гэбэшного посмотрел, тот кивнул благожелательно. А тот, с "моржихи", меня еще "профессором" назвал, шутя. Вот и думай, что это было?

– А записи о чем?
– спросил юнга.

– Тебе не интересно: о древней истории, - ответил старшина.
– Что-то о тюркских народах степи, кто у Каспийского моря жил, тысячу лет назад. И применительно к ним теория Сталина про этногенез и пассионарность. А язык простой и понятный, ну будто я сам писал!

– Отчего же не интересно?
– даже обиделся юнга.
– Я про историю читать люблю. Ты же сам, Николаич, мне советовал. "Заговор против Ольги", "Выиграть время" и про Полтаву, про Шипку - как этот Сербов пишет, вот кино бы снять ³⁴! Дай после глянуть, любопытно же!

– Может, и дам, - сказал старшина, - только не потеряй и не порви: не книга, а листы, на машинке печатанные. Интересно все ж, кто писал? Но не скажет ведь тот капитан первого ранга, да еще и ГБ тут каким-то боком. А, ладно, до конца похода дожить еще надо, война ведь! Глянь, "моржиха" на погружение пошла!

– Интересно, против кого?
– спросил юнга.
– У немцев вроде флота на Севере уже не осталось. Снова лодки гонять?

– Адмиралам виднее, - отмахнулся старшина.
– Раз пошла, значит, так надо. А куда и зачем, нам знать не положено. Может, союзникам помочь - что-то не везет им, лупят их фрицы, как нас в сорок первом. А вдруг и вовсе из Гавра в море скинут?

– Раньше мы в Берлине будем, - заявил юнга.
– В кубрике говорят...

– Говорить много чего можно, - заявил старшина.
– Главное, сломается немец или еще потрепыхается? "Пассионарных", как товарищ Сталин их назвал, там всех выбили, или еще остались? Если всех - то сливай воду: рассыпется Германия, как Пруссия перед Наполеоном. Но думаю, полгода, не больше, и кончится война. Может, к сентябрю уже - на гражданке будем и учиться сможем пойти. Или ты, Валька, в кадрах хочешь остаться?

– Не решил еще, - ответил Валентин Пикуль, пятнадцатилетний юнга Северного флота, пока еще не писатель, известный всему СССР и зарубежью.
– Мне вообще-то в Ленинградское военно-морское училище предлагали. И на заводе здесь тоже интересно. Но и литература нравится очень - вот только разве на писателей где-нибудь учат ³⁵?

Лазарев Михаил Петрович. Подводная лодка К-25. Баренцево море. Конец февраля 1944.

"Прощай, любимый город. Уходим завтра в море".