Сумерки героя
Шрифт:
— Сколько тебе лет? — спросил он.
— Семнадцать.
— Тебя схватили наемники и увезли с собой в лес. Если кто-то годы спустя услышит об этом и скажет: «Вы прожили интересную жизнь», что ты ему ответишь?
— Я соглашусь, и мне будут завидовать, — улыбнулась Кива.
Он засмеялся, искренне и добродушно.
— Нравишься ты мне, Кива. — Он подбросил дров в костер, лег и укрылся одеялом.
— Вы мне тоже нравитесь, Серый Человек.
Он не ответил, и она увидела, что он уже спит. Она долго смотрела на него. Сильное лицо, лицо воина, но жестокости в нем она не нашла.
Кива проснулась на рассвете. Серый Человек уже встал. Он сидел у
— Хорошо ли тебе спалось?
— Да, просто чудесно — никаких сновидений
Без щетины он выглядел гораздо моложе — лет на сорок.
Сколько же ему на самом деле? Сорок пять? Пятьдесят пять?
Это уж самое большее.
— К полудню мы будем в твоей деревне, — сказал он. Кива вздрогнула, вспомнив убитых женщин.
— Мне там больше нечего делать. Я жила у брата и его жены — они оба убиты, а дом сгорел.
— Как же ты намерена поступить?
— Вернусь в Карлис и поищу работу.
— Ты владеешь каким-нибудь ремеслом?
— Нет, но могу научиться.
— Если хочешь, я возьму тебя к себе.
— Вашей любовницей, Серый Человек, я не буду
— А разве я тебе это предлагал? — широко улыбнулся он.
— Нет — но чем еще я могла бы заняться у вас во дворце?
— Неужто ты о себе такого низкого мнения? Ты девушка умная и храбрая, к тому же кажешься мне надежной и достойной доверия. У меня в доме сто тридцать слуг, а гостей часто бывает больше полусотни. Ты могла бы убирать комнаты, стелить гостям постели и помогать на кухне. За это я буду платить тебе две серебряные монеты в месяц. У тебя будет своя комната и один выходной день в неделю. Подумай.
— Я согласна, — сказала она.
— Значит, так и сделаем.
— А почему у вас бывает так много гостей?
— В моем доме — во дворце, как ты говоришь, — имеется несколько библиотек, больница и музей. Туда съезжаются ученые со всего Кайдора. В южной башне устроено особое помещение для студентов и врачей, где они изучают лечебные травы, а в пристройке находятся палаты для больных.
Кива, помолчав, взглянула ему в глаза:
— Извините меня.
— За что ты извиняешься? Ты девушка привлекательная и, естественно, опасаешься нежелательных предложений. Меня ты не знаешь — почему ты должна мне доверять?
— Я вам доверяю. Можно спросить?
— Конечно.
— Если вы живете во дворце, почему на вас такая старая одежда и почему вы расправляетесь с вашими врагами в одиночку? Подумайте о том, что вы можете потерять.
— Потерять?
— Ну да — я говорю о вашем богатстве.
— Богатство — это ничтожная малость, Кива, все равно что песчинка. Оно кажется большим только тем, кто им не обладает. Ты говоришь «дворец», но ведь он не мой. Я построил его и живу в нем, но когда-нибудь я умру, и у дворца будет другой владелец. Потом и он умрет, и так далее, и так далее. Человеку ничего не принадлежит, кроме его жизни. Материальными благами он владеет лишь временно. Если они сделаны из металла или камня, то наверняка переживут его и перейдут во временную собственность еще к кому-то. Если это одежда, человек, при условии, что ему повезет, проживет дольше, чем она. Посмотри на эти холмы и деревья. Согласно кайдорским законам, они мои. Ты думаешь, деревья об этом знают? Или холмы, которые купались в солнечном свете еще в те времена, когда по земле ходили мои далекие предки? Те самые холмы, которые будут стоять и зеленеть, когда последний человек обратится в прах?
— Да, я понимаю — но ведь
— Во всем мире не хватит золота, чтобы дать мне то, чего я хочу.
— Что же это?
— Чистая совесть. Ну так как — хочешь заехать в деревню и похоронить своего брата?
Поняв, что разговор окончен, Кива покачала головой.
— Нет, я туда не хочу.
— Тогда поедем дальше и к вечеру будем у меня.
Поднявшись на холм, они стали медленно спускаться на широкую равнину. Здесь, сколько хватал глаз, виднелись руины. Кива придержала коня, засмотревшись на них. В одних местах торчали только белые камни, в других угадывались очертания зданий. На западе, у гранитного утеса, виднелись развалины двух высоких башен, рухнувших на землю у самого основания, точно подрубленные деревья.
— Что это за место? — спросила она.
— Древний город под названием Куан-Хадор. Неизвестно, кто построил его и почему он пал. Его история теряется в туманах времени. Здешние жители тоже, наверное, думали, что холмы и деревья принадлежат им, — улыбнулся Серый Человек.
Они выехали на равнину. Через некоторое время Кива заметила, что между руинами клубится туман.
— Легок на помине, — сказала она. Ее спутник остановил коня, глядя на запад. — Зачем вы заряжаете свой арбалет? — спросила она, видя, как две стрелы скользнули в черные желобки.
— Привычка. — Его лицо посуровело, темные глаза смотрели настороженно. Он направил коня на юго-восток, в сторону от тумана.
Кива, последовав за ним, оглянулась на руины.
— А туман-то пропал, смотрите.
Он тоже обернулся, разрядил арбалет и убрал стрелы в колчан у пояса.
— Не нравится мне это место, — задумчиво протянула Кива. — Тут чувствуется... какая-то опасность.
— У тебя хорошее чутье, — сказал он.
* * *
Мадзе Чау раздвинул шелковые расписные занавески паланкина и с нескрываемой враждебностью посмотрел на горы. Солнце просачивалось сквозь тучи, зажигая снеговые вершины ярким блеском. Старик со вздохом задернул занавески снова. При этом взгляд его темных миндалевидных глаз упал на тонкую руку, испещренную коричневыми старческими пятнами.
Купец достал из резного ларчика баночку со сладко пахнущей мазью, тщательно втер ее в кожу рук, а после откинулся на подушки и закрыл глаза.
Мадзе Чау не питал к горам ненависти. Ненавидеть означало уступить страсти, а страсть, по мнению Мадзе Чау, служила признаком непросвещенного разума. Просто он не любил того, что символизировали горы — философы назвали бы это «зеркалом смертности». Горы вечны и неизменны — когда человек смотрит на них, эфемерность его натуры и слабость плоти становятся особенно явными. Да, плоть поистине слаба. Грядущее семидесятилетие вызывало у Мадзе Чау смесь беспокойства и дурных предчувствий.
Он отодвинул стенную панель, открыв прямоугольное зеркало. Редеющие волосы, туго стянутые назад и заплетенные на затылке, были черны, как в молодости, только седина у корней напоминала, что скоро нужно будет опять прибегнуть к краске. Морщины на тонком лице почти отсутствовали, но кожа на шее обвисла, и даже высокий ворот алого с золотом халата не мог больше этого скрыть.
Носилки качнулись вправо — это один из восьми носильщиков, устав от шестичасового перехода, споткнулся о камень. Мадзе Чау позвонил в золотой колокольчик, привешенный у окна. Носилки остановились и плавно опустились на землю.