Сумерки в лабиринте

Волохина Наталья

«А вот выпьем сейчас с Сонькой кофейку в “Пещере”». Вспомнился вкус больничного чая, и рот наполнился горьковатой слюной. «Что за черт?! Засыпать стала среди бела дня, и снятся мерзости всякие. Хотя на заседании кафедры и не такое привидится», – хмыкнула Настя и зацокала каблучками по оголившемуся асфальту.

– Анастасия Николаевна!

– Что ж за день-то такой! – разозлилась Настя. – Покину я сегодня эти галеры?! Чего тебе, Олежек?

Античный герой глянул на неё родными серо-голубыми глазами, и в солнечном сплетении завозился знакомый комочек боли. «Сбрендила, старая дура! – выругала она себя. – Ну, похож – похож

на Андрея, а дергаться-то зачем». Пока он шел к ней, откидывая белокурые волосы со лба, таким знакомым жестом, что зубы ныли, она старалась справиться собой, «сделать» нормальное лицо. Но воспоминание об утренней репетиции смело остатки сопротивления, и острая боль пронзила висок. Настя резко побледнела. Олег испуганно спросил: «Вам плохо? Давайте, я вас провожу».

– Нам плохо, давайте, – попыталась пошутить, но вышло как-то жалко.

И пока он вел её, уверенно ухватив под руку, усаживал на любимое местечко в «Пещере», размешивал сахар в чашке с кофе, она, ни слова не понимая, слушала его успокаивающий голос и потихоньку отпускала, растапливала иголку в виске и жесткий комок боли в животе.

– Вы согласны? – неожиданно пробился вопрос.

– С чем?

– Как, с чем? Что нужно заменить или меня, или Ляльку в спектакле.

– Зачем?

– Вы меня совсем не слушали? Я же объяснил, у нас не получится с ней.

– Почему? У вас чудный дуэт…

– Был.

– Почему – был? Просто последняя репетиция, – Настена замялась, – неудачная. Так бывает. Пройдет.

– Не пройдет, а прошло, – упрямо сказал Олег.

Обозначились скулы, жесткие складки у рта. «А он уже не Олежек, – подумала Настя, – вырос». Вслух спросила:

– Что прошло?

Он собрался с духом и выпалил:

– Влюбленность наша с ней прошла. Ну, или моя. Она смотрит на меня все время, как брошенная собачонка, и скулит, вы правильно сказали. А там надо, ну, вы знаете.

– А куда влюбленность подевалась? – насмешливо спросила Настя и процитировала, – «Вчера еще в глаза глядел, а нынче – все косится в сторону. Вчера еще до птиц сидел, – все жаворонки нынче – вороны».

Олег вспыхнул.

– Вам уже лучше? Тогда я пойду.

– М-да, ненадежный ты кавалер, да и любовник, получается, ненадежный.

Настя понимала, что провоцирует, но не могла затормозить, словно вместе с шипами и иголками растаяли тормозные колодки. И это была явно сексуальная провокация, абсурдная, но приятная.

Вспомнилось, как много лет назад, на этом самом месте она вот также с удовольствием, врастяжечку, дразнила жгучего красавца, кареглазого брюнета, ужас, какого известного артиста, Юрочку. А он молча улыбался загадочной, отстраненной улыбкой и не сводил с неё умопомрачительных глазищ. Для неё, пока что, это была игра, а он сразу понял, что пропал. Ох, как «звезды в ночи светили, детям глаза слепили! Ах, как они любили!»

«Да что со мной? Наваждение. Надо выпить. Надо срочно выпить», – по-довлатовски подумала Настя.

Погасила загадочную улыбку. Двумя привычными точными движениями собрала и завязала в узел непослушные, вьющиеся черные волосы. «Официальным» голосом подвела черту:

– Хорошо, Олег, я подумаю.

От неожиданности он откинулся назад. Но тут же овладел собой, поймал нужный тон и, ответив: «Спасибо, Анастасия Николаевна», – поднялся и быстро пошел к выходу.

«Все повторяется. Вот так же Юра уходил через этот полутемный зал в их последнюю встречу. Ушел навсегда… Надо срочно выпить. Надо выпить».

Холодная водка сначала не произвела на неё никакого действия, но через пару минут в животе потеплело, и рука привычно полезла в сумочку за сигаретами. «Черт! Курить бросила. Иногда жаль. Сейчас бы затянуться», – затосковала Настя. Официант «прочитал» её жесты и понятливо исполнил безмолвную просьбу, выложив на стол пачку и зажигалку. Она благодарно кивнула.

На маленькой эстраде музыканты настраивали аппаратуру. Юра стоял посреди сцены и смотрел, как она идет через зал. Положил гитару и двинулся навстречу. Лабухи, официанты, посетители замерли, наблюдая их сближение. Словно воздушные гимнасты скользили по проволоке с электрическим током, искрило. Сошлись. Он бесконечно долго смотрел ей в глаза, наконец, сказал: «Люблю. Но время кончилось. Поздно». Она поняла – это прощение и прощание. Как больно! Сейчас сердце разорвется.

Но не выдержало его сердце. Умер под окнами кардиологического отделения, на остановке. Почему на остановке? Он и на автобусе никогда не ездил.

Сморгнула слезу, плеснула в рюмку остатки водки, глотнула и поспешила в ночь, скользкую, сырую, ветреную.

6 Глава

Ветер ерошил густую Юрину шевелюру. Она смотрела из окна второго этажа, как оркестранты выносили инструменты, аппаратуру, кофры, укладывали в кузов грузовика. Странная машина для гастролей. Как и куда они на ней поедут? Больше всего тревожило, что Юра уедет не попрощавшись. Вот музыканты забрались наверх, закрыли задний борт. Хотелось реветь от обиды и отчаяния, но Юра поднял голову и махнул ей рукой. Мигом вылетела во двор, прижалась, растворилась. Господи! Как хорошо! Так бы и стояла вечность, нет, вечности.

– Возьми мена с собой!!!

– Тебе нельзя со мной.

– Ну, почему?! Я хочу с тобой! Прошу тебя! Прошу-у-у!

– Тебе пока нельзя со мной.

– А когда будет можно?

Молчит.

– Почему ты не отвечаешь? Ты не хочешь взять меня?

– Не могу. Не разрешат.

– Кто может нам запретить?!

А сердце молотит, как бешеное. И так больно, так тоскливо. Вот сейчас, сию минуту, уедет. Не-вы-но-си-мо!

Он оторвал её от себя и запрыгнул в кузов. Закричала, срывая голос, полезла за ним, протягивает руки: «Помогите!». Мужчины молча отвернулись. Юра отвернулся. Почему все стоят? Как же они поедут стоя? А сама все карабкается. Вот сейчас, почти получилось. И вдруг он обернулся. Лицо черное, вздувшееся, страшное – лицо покойника. Отпрянула, спрыгнула вниз. Машина тронулась.

– Напугать хотел! А я опять предала его. Надо было все равно лезть, хвататься за него. Не могу без него! Он же мой!

Машина исчезла из виду.

– Теперь все. Теперь нескоро.

Так безутешно она не рыдала даже на его похоронах.

7 Глава

Подушка мокрая. Во рту пересохло. В груди ворочается боль, острыми лопастями рвет по живому. Ночь. Ветер за окном треплет едва прикрытые молоденькими листочками ветки. Они стучат в стекло, жалуются. Кому же мне пожаловаться? Раньше можно было прижаться к бабушкиному мягкому боку и выговорить ноющую грудную боль. Сейчас бабуля там, далеко, вместе с Юрой, и Насте пока к ним нельзя. А так хочется.