Сумерки в лабиринте

Волохина Наталья

Встала, распахнула окно, вдохнула холодный воздух. Долго смотрела вниз, представляя, как летит мимо балконов и окон, шлепается кулем на жесткий асфальт. Интересно, что чувствует человек, пока летит, успевает ли он что-то почувствовать? Страх, ужас невозможности отменить, остановить падение? А боль, боль после удара? Как долго он её чувствует? Сколько времени длится страдание до блаженного мига облегчения, свободы, смерти?

Замерзла. Закрыла окно и пошла на кухню, включила чайник. Дернула ящик стола, потянулась за чайной ложкой, увидела «мясной» нож. Приложила острое лезвие к узкому запястью, представляя, как полоснёт, но поняв, что узкая косточка, идущая

от сгиба кисти, мешает добраться до вены, переместила блестящую сталь выше. Придется с силой надавить и вжикнуть, перерезать сразу. А если не сразу, станет больно и бросишь. Все ненадежно, даже таблетки. Надо точно знать, какие и сколько выпить, чтобы уснуть и не проснуться, не вырвало. Главное, чтобы никто не помешал.

Ну, помешать особо некому. Одна одинешенька. Настя хмыкнула. Целый день сегодня цитатки из неё так и сыпались. Мальчика испугала. Ах, Аполлон, ах, Аполлон! Ну, вот опять. Что ж ты такой нервный, ранимый? Артистическая тонкая натура. Натура – дура. Похоже, на раздвоение личности. Слово за слово, хреном по столу. Все. Придется выпить снотворное и утром с дурной головой идти на репетицию. А какие варианты? Выключила чайник, запила таблетку противной теплой водой из кувшина и отправилась ждать сон.

Настя боялась бессонницы. Был дело – не спала месяцок. Мука начиналась на вечерней заре. Выражение красивое, состояние дерьмовое. Вид заходящего солнца и ранних сумерек за окном неизменно вызывали чудовищное, отвратительное ощущение под ложечкой. Будто огромный солитёр впивался и сосал, вытягивал жизнь. Гнетущая тоска накрывала разом и мучила до часа Быка, сменяясь тревогой, смятением, терзающим жертву до рассвета.

С первыми солнечными лучами появлялась немотивированная бодрость выспавшегося человека. После недели без сна достигла нирваны. Балетная выучка сделала Настину походку легкой, скользящей, но тут она словила ощущение, что тело плавно приподнимается над землей и того гляди воспарит. Левитации не случилось, но телесная легкость, «летучесть», осталась. Через месяц сдалась отцовскому другу, Ивану Ильичу. Опытный психиатр успокоил, что она пока не свихнулась, просто переутомилась, выписал элениум и отправил восвояси. Сон постепенно наладился. Но страх бессонницы остался.

В одно из таких утренних парений её подловила Ольга. Заприметив Настю издалека, лесбиянка рванула наперерез. Бежать было поздно. Придвинувшись как можно ближе, истекая вожделением, та ядовито поинтересовалась: «А что это у тебя походка такая скованная, вся, как на шарнирах? Заболела?»

Это был не первый случай нападения, не могла простить отказа. Настя вспомнила, как после травмы позвоночника узнала, что Ольга распространяет слухи, будто у неё деформирована спина и растет горб. Тогда, после расставания с балетом, на любой удар она реагировала обостренно. Из нирваны не было желания даже просто послать «доброжелательницу». Так и уплыла, оставив желчную суку ни с чем.

8 Глава

Но сегодня ей остро хотелось физически уничтожить подлую тварь. Тем более, что та лежала всего в нескольких шагах, на соседней койке, доступная и беззащитная во сне. Теперь Настя все хорошо продумала. Собранные за неделю таблетки снотворного, тщательно размяла и размешала в Ольгином стакане с компотом. Точно больше никогда не проснется. Настена низко наклонилась, вглядываясь в ненавистное лицо. Спит. Спит жаба. Вот они, отвратительные липкие губищи, норовящие присосаться к любой части Настиного тела, как только она оказывалась в зоне досягаемости. Похотливые, раздевающие глазенки закрыты и больше никогда не откроются. Уродливое, вечно вожделеющее тело успокоится навсегда.

Настя осторожно вытащила из-под головы чудовища подушку, накрыла сверху и навалилась. Через некоторое время Ольга задергалась, но совсем вяло. Прижала сильнее, и толчки прекратились. Тогда она осторожно приподняла орудие убийства и внимательно посмотрела жертве в лицо.

– Сдохла! Точно сдохла!

От радости хотелось кричать и прыгать, но Настена только тихонько довольно хихикала, боясь привлечь внимание ночной дежурной.

Подушку подсунула покойнице под голову и вернулась на свою кровать. Впервые за последнюю неделю она крепко и легко уснула без таблеток.

– Настя! Настя!

Кто-то настойчиво тряс её за плечи и громко окликал, выдыхая прямо в лицо противный запах табачного перегара. «Неужели не сдохла?!» – испугалась Настя. Но, увидев на плече пухлую руку с аккуратными ноготками, успокоилась: «Не Ольга». Старшая медсестра с беспокойством всматривалась ей в лицо. Повернула голову – Ольгина постель пустая. Сестра уловила Настин взгляд и лживо – успокоительно сказала: «Перевели твою соседку в другую палату. А ты все спишь и спишь сегодня. Я испугалась, что ты тоже…» И осеклась.

– Что тоже? – насторожилась Настена.

– Ничего, ничего. Ты вставай. Завтрак проспала. Обедать пора.

Тощая, спитая, неопределенного возраста нянька, Митривна, таскавшая Насте тайком сигареты, принесла обед на железном обшарпанном разносе. Видно, и время обеда уже миновало.

– Сколько времени, Митривна?

– Да уж шестой час. Напугала ты всех. Думали, что как соседка твоя, снотворным траванулась.

– Она отравилась?

– Танька – то? Ну, да. Иван Ильич говорит, видно, таблетки за несколько дней собрала, выпила разом и не проснулась.

– Постой, какая Танька? Её Ольгой зовут, звали…

– Что ты путаешь? Татьяна Первачева… Да что с тобой? Что ты?

Опытная Митривна рванула к двери. Через минуту, корчившуюся и вопящую, Анастасию спеленали, укололи.

Санитарка получила нагоняй «за свой поганый язык». А Настя, оказавшись в серых сумерках пустынной улицы, тоскливо подумала: «Сейчас бы к бабушке».

9 Глава

И пошла привычно по Интернациональной, но почему – то в обратную сторону от родного дома. На пересечении с Мира свернула к четырехэтажной хрущевке, про себя отметив, что в теперешнем бабушкином доме на первом этаже тоже булочная. Для них, любительниц свежей выпечки, хлебное соседство – большое везенье. Всегда успеешь купить рожки с маком, пока не разобрали, в крайнем случае, посыпанную сахарной пудрой сдобу.

Мелькнула мысль: «Что ж она мне номер квартиры не сказала?» Но уверенно, как раньше дом, определила подъезд и нужную дверь. Этаж оказался первый, пропахший сыростью и плесенью.

Настя вдавила кнопку звонка и услышала его тут, на площадке, – так громко он отозвался в тишине квартиры. Еще пару раз звонила, вздрагивая от резкого дребезжания. Сердце заколотилось, вспомнился детский страх – вдруг бабушка долго не открывает, потому что умерла. А через секунду сама чуть не околела от испуга. В квартире резко, громко и настойчиво зазвонил телефон. И с каждым ударом звонка по оголенным нервам росла уверенность, что мертвая бабушка внимательно наблюдает за ней в глазок и вот – вот распахнет дверь. Током прошибла мысль: «Так она же на самом деле умерла! Пять лет назад!» Скатилась по лестнице, чувствуя незримое, опасное присутствие покойницы.