Сумерки вождей

Млечин Леонид

– Еще договорим, батенька, – бросил Ленин и отошел.

В дверях он столкнулся с Надеждой Константиновной Крупской. Она хотела что-то сказать мужу. Но Ленин стремительно выскочил в коридор, пообещав:

– Наденька, я вернусь.

– Приветствую, Надежда Константиновна, – мрачновато сказал Сталин, увидев жену Ленина.

– Шоколада не хотите? – любезно предложила Крупская.

Достав из сумочки раскрытую плитку, отломила себе дольку, остальное выложила на заваленный газетами стол. Пояснила:

– Швейцарский,

лучше не бывает. Взяли в дорогу. А весь не съели. Волновались, как здесь встретят. Аппетита не было.

– Я не ем шоколада, – грубовато отказался Сталин. – Не приучен. В тюрьме и ссылке, знаете ли, нас шоколадом не кормили. А за границей я не жил, с тамошней жизнью мало знаком.

– Вы меня, кажется, упрекаете, что мы с Ильичом, спасаясь от охранки, уехали за границу? – удивилась Крупская.

– Не упрекаю, – резко ответил Сталин. – Вы меня неправильно поняли, Надежда Константиновна. Просто мы, русские работники ЦК, не имели таких возможностей, как те товарищи, кто жил за границей. Иностранных языков не изучали, к европейской литературе доступа не имели и швейцарского шоколада не пробовали.

И вдруг добавил:

– Ничего, наверстаем.

Крупская слушала его вполуха.

– Пойду за Володей, а то он застрянет, – озабоченно сказала Надежда Константиновна. – С минуты на минуту начнется заседание. Ему надо идти, опаздывать нельзя.

Занятая своими мыслями, она пропустила слова Сталина мимо ушей. Когда Крупская отошла, Сталин взял плитку и отправил шоколад в рот. Обертку смял и кинул в угол. Хотел попасть в урну. Но не попал. Взялся за трубку и стал набивать ее табаком.

Когда Ленин вновь стремительно ворвался в комнату, он был еще больше недоволен. А сталинская мрачность, напротив, рассеялась. Он хотел понравиться Ленину.

– Владимир Ильич, я не отрицаю, что в марте, когда я только вернулся из ссылки и был оторван от политической жизни, у меня были отдельные колебания. – Сталин волновался, и грузинский акцент ощущался сильнее. – Но буквально одну-две недели. Потом я разобрался в текущем моменте, и все колебания отпали. С тех пор я твердо стою с вами в одном строю. Разве не так?

– Так, – согласился Ленин.

Настало время ему соглашаться с собеседником. Сталин говорил не так быстро и не так темпераментно, но ясно и просто. Словно гвозди вколачивал.

– Я знаю, что про меня за спиной небылицы рассказывают, – продолжал Сталин, повышая тон разговора. – Когда я вернулся из ссылки, здесь, в Питере, меня пригласили на заседание Русского бюро ЦК. И стали высказываться на мой счет так, будто я начинающий работник, а не заслуженный революционер, у которого за спиной годы борьбы, тюрем и ссылок. Дескать, ввиду некоторых «личных черт», присущих мне, бюро ЦК приглашает меня только с совещательным голосом.

Последние слова он произнес презрительно:

– Они все совещаются! А надо делом заниматься. Вокруг столько врагов, против которых нужно развернуть борьбу! Выдают себя за настоящих революционеров и путают людей. Кто они такие? Один – старый дурак, совсем из ума выжил. Другой – старая неисправимая болтунья-баба. Бить их некому, черт меня дери! Вот я и подумал: неужели так и останутся они безнаказанными?! Потому взялся редактировать «Правду». И появился орган, где наших врагов будут хлестать по роже, да порядком, да без устали.

Он сделал паузу:

– Про меня говорят: грубый.

Движением руки он отвел ожидаемые возражения, но Ленин и не думал возражать.

– Может, я и в самом деле грубый, – продолжал Сталин, – но я не один такой. Вон Красиков на каждом углу кричит: наша тактика всем – в морду! Кадет – так кадету в зубы! Эсер – так эсеру в ухо! Меньшевик – так меньшевику в рыло. Но не в грубости дело.

Он уже спокойнее добавил:

– Я не такой говорун и краснобай, как некоторые, которые целыми днями на митингах ораторствуют. Но что они умеют? Сами себя организовать не в силах. Зато я - человек дела.

И одной фразой подвел итог:

– Другого такого работника, Владимир Ильич, не найдете.

Ленин подошел к Сталину вплотную, так что стоявшим в коридоре его слова не были слышны:

– Я вас ценю. И вижу большое будущее для вас в партии. Мы заняли у Союза трактирщиков двадцать тысяч рублей, так что «Правда» будет выходить. Но… я запомню ваши колебания в решающий для революции час. Колебания, которые кто-то другой мог бы счесть недостойными стойкого большевика и не совместимыми с высоким званием члена ЦК. Кто-то другой. Не я. Поэтому вы и остаетесь в ЦК.

Он отошел от Сталина и направился к появившейся в дверях Крупской:

– Наденька, ты говорила, у тебя остался швейцарский шоколад. И где же он?

Теперь они нас перестреляют

Сцена опять полностью переменилась. Все происходит в частной квартире.

Из глубины квартиры раздался девичий смех. Появился заспанный Сталин в окружении смеющихся дочерей рабочего питерской электростанции Сергея Яковлевича Аллилуева - старшей Анны и младшей Нади.

– Что случилось? – потребовал объяснений Сергей Аллилуев, несколько смущенный непринужденным поведением дочерей в присутствии гостей.

– Иосиф-то! Иосиф! – Указывая на Сталина, Анна Алилуева пыталась объяснить, что именно приключилось.

Но она просто заходилась от смеха. В конце концов выяснилось, что в соседней комнате Сталина разморило и он задремал с дымящейся трубкой в руке.

– Проснулся, когда комната уже наполнилась гарью: тлело одеяло, прожженное огнем из трубки! – Девушек это почему-то страшно веселило.