Сумерки вождей

Млечин Леонид

– Повоевали – и хватит, говорят солдаты, - добавил Свердлов, - пора по домам, там хозяйство и семья. Они же думают о том, что жены остались одни. В казармах только и рассказывают, что пленных используют на работах в деревне и они сходятся с солдатками.

– Значит, на армию Временное правительство рассчитывать не может! – обрадовался Ленин.

– Мы тоже, – охладил его восторг Глеб Бокий. – Я же говорю: армии нет. Есть толпа людей в серых шинелях. Они без оружия, расхристанные, болтаются по городу, толкаются и грызут семечки.

– Да, –

кивнула Крупская, – заметно стало. Улицы не убирают, поэтому тротуары и мостовые в шелухе… В рядах, где торгуют квашеной капустой, утром вижу такую картину. Подходит солдат - видно, что после вчерашнего перепоя. Кланяется продавцу в ноги: «Яви божескую милость! Христа ради!» Продавец, понимая его состояние, наливает ковшик огуречного рассола, чтобы солдатик опохмелился.

– Я ехал в трамвае, – рассказал Бокий. – Вошли солдаты - шинели расстегнуты, карманы полны семечек, в зубах - папиросы. Увидели офицера. Сели напротив, курят и пускают ему дым в лицо. Говорят: не хотим служить, хотим домой. Офицер их спрашивает: «Что же станет с матушкой-Россией, если никто о ней думать не будет, а каждый из вас заботиться будет только о себе?» Они отвечают, что это не их дело, они хотят домой – жить спокойно и припеваючи. «То есть грызть семечки и играть на гармошке?» - «Точно так!» И хохочут страшно довольные.

Глеб Бокий резюмировал:

– Ни воевать, ни участвовать в революции они не в состоянии.

– Они нас поддержат, когда мы уберем офицеров из армии, - возразил Зиновьев.
–  И введем выборность командиров.

– Я видел самосуд над офицерами. Страшная картина стихийного и слепого мщения.

– Там много уголовного элемента, - пожал плечами Зиновьев.

– И мало наших товарищей, – заметил Ленин. – Впрочем, на баррикадах и такие понадобятся. Нам сейчас все нужны, кто против Временного правительства.

Владимир Ильич вдруг поднялся, распрямил плечи и решительно произнес:

– А не попробовать ли нам прямо сейчас взять власть и со всем этим покончить? И скрываться не придется, а?

В его глазах что-то сверкнуло. Минуту, высоко подняв голову, он всматривался куда-то вдаль, словно ему открылось нечто, недоступное остальным. Но порыв так же быстро погас. Никто не успел отозваться на его слова. Ленин, вздохнув, сам же и ответил на собственный вопрос:

– Нет. Невозможно. Слишком рано. Еще не те настроения. Ни провинция, ни фронт нас не поддержат. Фронтовик придет и перережет питерских рабочих… И нас заодно.

Мрачно сказал:

– Мне предстоит принять самое трудное решение в моей жизни. И самое опасное.

– Идти на допрос или нет? – уточнил Сталин.

Примерка новенького костюма привела его в превосходное расположение духа:

– Жаль, вы не слышали, как Серго Орджоникидзе, по-нашему, по-кавказски, хватаясь за несуществующий кинжал, кричал: «Кинжалом того колоть буду, кто хочет, чтобы Ильича арестовали!»

Сталин захохотал. Ленину было не до смеха.

Владимир Ильич, уставившись куда-то в угол, обреченно произнес:

– Они нас прикончат. Самый для них подходящий момент.

– Неужели они посмеют? – возмутилась Ольга Аллилуева. – У нас же не старый режим.

Владимир Ильич повернулся к ней всем корпусом и успокоил:

– Вас, самое большее, арестуют, а меня повесят.

Если меня укокошат

Владимир Ильич на минуту вышел из комнаты и вернулся с париком.

– Неужели я в самом деле должен это надеть? Невероятная нелепость! На кого я буду похож? На плохого артиста из кафе-шантана. Представляете, как они будут надо мной издеваться, если поймают? Я вижу заголовки в газетах: «Вождь большевиков схвачен в парике».

– Для того парик и нужен, чтобы не арестовали, – рассудительно заметил Сталин.

– Володя, ты же весной был готов возвращаться в Россию из Швейцарии с документами Карпинского и в парике, – робко напомнила Надежда Константиновна. – Тогда парик тебя не смущал. А теперь ситуация-то пострашнее. Тебя по всему городу ищут. И они похуже царских жандармов.

Ленин вдруг заразительно расхохотался:

– Помнишь, я даже готов был выдавать себя за глухонемого шведа.

– Почему глухонемого? – удивился Бокий.

– Шведского-то я не знаю, – объяснил Ленин. – А документы предлагали шведские и вполне надежные.

Смех прекратился, улыбка исчезла, лицо вновь помрачнело. Настроение у него всегда менялось стремительно. Ленин присел за стол:

– А мне чаю никто не нальет?

Хозяйка побежала за чистым стаканом. Ленин взял вилку и стал тыкать в какую-то закуску на тарелке. Озабоченно поинтересовался у Надежды Константиновны:

– Мне это можно?

– Надо выпить хорошего вина, тогда все можно! – вмешался Сталин.

Ничто не могло испортить его хорошего настроения.

Ленин глянул на него неодобрительно:

– Батенька, я получил сведения, что вы там пьянствуете: сами пьете и других спаиваете. Революционеру это не к лицу!

– Нам, кавказским людям, без вина нельзя. – Сталин обиделся.

Хозяйка поставила перед Владимиром Ильичом чай и пирожки:

– Сама испекла. Но цены! Вчера масло отдавали за два с полтиной, сегодня просят четыре рубля! Представляете? Ну, куда это годится! Вот еще сахару надо раздобыть. Сахаришку достанешь фунт-другой – глядишь, и живы полмесяца.

Ленин с аппетитом принялся за пирожки.

– Ну, теперь, Ольга Евгеньевна, - гоните меня, я все равно не уйду. Уж очень мне у вас нравится.

– Ольга Евгеньевна – мастерица, отличная хозяйка, – поддержал его Сталин, – потому что она наша, из Тифлиса. Даже говорит с грузинским акцентом.

Яков Свердлов, щелкнув крышкой карманных часов, деловито напомнил всем, зачем они собрались.

– Выданы ордера на арест всех видных большевиков, начиная с вас. – Яков Михайлович обратился к Ленину: – Требуют, чтобы вы явились к следователю. Вы и Зиновьев. Как будем реагировать?